— Просто я привыкла выполнять свою работу наилучшим образом, — ответила я.

— Ах вот как, — с иронией отозвался Симбирцев. — Значит, все же Сидорчук был прав, рекомендуя мне вас как этакую Мату Хари?

— Нет, не прав, — ответила я, подумав. — Мата Хари была узким специалистом.

А про себя улыбнулась. Уж про Мату Хари я знала больше, чем босс!

* * *

Той весной восемьдесят седьмого года я второй раз оказалась в Москве.

Первое посещение столицы приходилось на совсем уж детские годы, и я почти ничего не запомнила, кроме изнуряющего многочасового перелета с остановкой для дозаправки. Ну и еще, само собой, мрачную кочку мавзолея на Красной площади, царь-колокол с царь-пушкой в Кремле и слишком длинные, слишком широкие улицы.

В тот раз я находилась под постоянной опекой отца, взявшего меня с собой в краткую командировку. Теперь же я была целиком предоставлена самой себе. Впрочем, на очень короткое время.

Два дня я могла гулять по Бульварному и Садовому кольцу, заглядывать в музеи и подмосковные усадьбы. На третий день предстояло испытание. Хотя не могу сказать, чтобы я сомневалась в том, что его выдержу. Документы в вуз были посланы по спецпочте, приняты к рассмотрению, и теперь в течение недели мне предстояло пройти вступительные экзамены и личное собеседование.

Мало кто знает, что представлял собой в то время наш спецвуз.

Злые языки называли его «женский монастырь», в документации он значился как «военный институт», а между своими — «ворошиловский университет».

На самом деле это учебное заведение вовсе не носило имя некогда удачливого, а впоследствии опального маршала — просто наш институт, по слухам, было создан специально для дочери маршала.

Военный институт открылся в начале сороковых. Второй год шла война, и патриотические настроения удачно совпали с чьим-то «особым мнением» на самом верху огромной пирамиды советского общества.

Говоря коротко, выяснилось, что дочери высокопоставленных советских чиновников были не прочь сделать военную карьеру, но, разумеется, не на передовой линии. Столица предоставила им такую возможность.

Штаты были укомплектованы под завязку. Перечислять все предметы и специальности просто нет никакой возможности: я просматривала краткий список нормативных курсов — пятьдесят восемь листов с грифом «совершенно секретно» — два с лишним часа.

Достаточно сказать, что в «ворошиловском университете» преподавали специалисты по девяносто шести языкам и абитуриенты — вернее, их родители — могли выбирать наиболее приемлемый лингвистический курс.

Самым большим спросом пользовались, само собой, европейские языки. Ценились, впрочем, желающие специализироваться на восточном отделении. Наиболее малоперспективные студентки определялись на отделения «языков народов СССР».

Впрочем, кое-кому из них очень даже повезло, когда советская империя начала распадаться — теперь они могли чувствовать себя наравне с сокурсницами, практиковавшимися в шведском или суахили.

Кстати, если говорить о горбачевских временах, то «ворошиловский университет» едва не прекратил свое существование. Какие-то умники решили, что перестройка должна прийти и в стены нашего «женского монастыря», и под предлогом борьбы с привилегиями — весьма модный тогда лозунг — попытались переквалифицировать «ворошиловку» под школу для подготовки… стюардесс.

Что тут началось! Отцы студенток с крупными звездами на погонах развернули самые настоящие боевые действия. На время были забыты служебные распри и взаимные подсиживания, генералитет объединился и общими усилиями добил не в меру резвых реформаторов.

В новом качестве училища для стюардесс «ворошиловский университет» просуществовал всего две недели. Которые, кстати сказать, не прошли для меня даром, и в дальнейшем знания, полученные в этот короткий отрезок времени, очень мне пригодились — я научилась водить спортивные самолеты и узнала назначение всех приборов в кабине пилота. Что и говорить, нет худа без добра!

Впереди выпускниц ждал заветный диплом. Каллиграфическая надпись в роскошном переплете, тщательно выведенная чернилами, гласила: «референт-переводчик».

Но за этой скромной формулировкой таилось гораздо более широкое содержание.

Помимо машинописи-делопроизводства, владения не столь распространенным тогда компьютером и иностранным языком, мы освоили еще кое-какие навыки, которые могли бы пригодиться нам в дальнейшей работе. Впрочем, тут подход был строго индивидуальный.

Завесу над тайной обучения в «ворошиловском университете» могли бы раскрыть документы о распределении выпускниц, если они когда-нибудь будут обнародованы. Ни для кого не являлось секретом, что основными заказчиками кадров были КГБ и военная разведка. Менее удачливые сотрудницы определялись в закрытые научно-исследовательские институты, везунчики — прямиком за границу.

А если присовокупить к немалой стипендии еще и офицерское звание, а в более отдаленном будущем майорские (а то и полковничьи) погоны перед пенсией, которая наступала ни много ни мало в сорок пять лет, то получится очень даже заманчивая перспектива!

Впрочем, моя судьба резко выломилась из этой, казалось бы, накатанной поколениями генеральских дочерей колеи. И все началось с того, что на третьем курсе я получила «специальное предложение».

Объект номер три на нашей сегодняшней трассе оказался самым опасным — с точки зрения соблюдения всех положенных норм охраны.

Когда лимузин подрулил к одноэтажному строению на отшибе Пионерского поселка, я уже поняла, что тут что-то неладно. И предчувствие меня не обмануло.

Подъезд к дому был завален картонными коробками из-под импортной аппаратуры и разбросанным как попало пенопластом. Возле ворот тлел недавний вонючий костерок, сложенный из аудиокассет.

Из здания доносились отвратительные звуки, похожие на царапанье тупым ржавым гвоздем по немытому стеклу, только усиленные раз в сто.

Все окна дома были распахнуты настежь, а в одном был даже выставлен мощный динамик, чтобы все окружающие могли быть в курсе музыкальных пристрастий хозяина. Впрочем, на несколько десятков метров вокруг не было ни одного жилого здания.

Видимо, дом был специально выстроен на отшибе, причем совсем недавно.

Сделан особняк был на совесть, решетки на окнах выполнялись явно по индивидуальному заказу, да и само архитектурное решение было, мягко говоря, неординарным. Дом был похож на извивающегося червяка, каждый изгиб был увенчан крохотной башенкой, а один из них, тот, что в центре, присоединял к себе небольшой флигелек, так что можно было подумать, будто червяк страдает опухолью. К парадному вела дорожка, вымощенная квадратными мраморными плитами, на которых были изображены какие-то благообразные люди в париках и бантах.

Для тех, кто не врубался с первого раза, портреты были снабжены надписями: Бетховен, Чайковский, Шопен и еще пять-семь композиторов.