– Вы – убийцы, но не насильники?

– Речь о том, что все ранее сказанное мною тебе правда. Если ты вспомнишь мои слова, то увидишь, что я говорил только правду и держал слово.

Митчу хотелось его убить. Никогда раньше он не испытывал столь острого желания причинить вред другому человеческому существу, но этого человека он хотел стереть с лица земли.

Он так яростно сжимал телефонную трубку, что заболела рука. Но не мог заставить себя ослабить хватку.

– У меня большой опыт в использовании других людей, Митч. Ты для меня – инструмент, ценный механизм, отрегулированная машина.

– Машина.

– Помолчи и послушай, хорошо? Не имеет смысла неправильно эксплуатировать дорогую отрегулированную машину. Я бы не стал покупать «Феррари», чтобы потом не менять вовремя масло, не смазывать то, что положено смазывать.

– По крайней мере, я – «Феррари».

– Пока я – твой кукловод, Митч, невозможного от тебя требовать не будут. Я могу ожидать от «Феррари» высокой эффективности, но не собираюсь пробивать этой машиной кирпичную стену.

– У меня такое ощущение, что мною уже пробили кирпичную стену.

– Ты крепче, чем думаешь. Но для того, чтобы получить от тебя максимальную отдачу, я хочу, чтобы ты знал: к Холли мы отнесемся с должным уважением. Если ты сделаешь все, что мы от тебя хотим, тогда она вернется к тебе живой и нетронутой.

Холли была крепким орешком. Жестокое обращение не сломило бы ее дух. Но изнасилование не просто надругательство над телом. Изнасилование калечило разум, сердце, душу.

Похититель затронул этот вопрос вроде бы для того, чтобы успокоить Митча. Но одновременно этот сукин сын предупреждал, что такой вариант не исключается, если Митч попытается выйти из-под контроля.

– Я не считаю, что вы ответили на мой вопрос. С чего мне вам верить?

– Потому что ты должен.

И действительно, что еще ему оставалось.

– Ты должен, Митч. Иначе ты уже можешь считать, что она мертва.

И похититель разорвал связь.

Какое-то время абсолютная беспомощность удерживала Митча на коленях.

Через какое-то время записанный на пленку женский голос потребовал, чтобы он вернул трубку на телефонный аппарат. Вместо этого Митч положил трубку на пол, но бесконечные короткие гудки заставили его вернуть трубку на положенное ей место.

Оставаясь на коленях, Митч вновь прижался лбом к стеклу в дверце духовки и закрыл глаза.

В голове буйствовал хаос. Образы Холли, воспоминания мучили его, появлялись, исчезали, накладывались друг на друга, но мучили, потому что он понимал: возможно, это все, что у него осталось. Страх и злость. Сожаление и печаль. Он еще не испытал на себе, что такое утрата дорогого, близкого ему человека. Жизнь не подготовила его к подобной утрате.

Митч пытался упорядочить мысли, чувствовал: он что-то может сделать для Холли, прямо здесь, сейчас, если сумеет подавить страх, успокоиться и вернет себе способность думать. Тогда ему не придется ждать приказов от похитителей. Он сможет сделать для нее что-то важное, немедленно. Сможет не сидеть сложа руки, а действовать. Сможет что-то сделать для Холли.

Прижатые к твердым плиткам пола, начали болеть колени. И вот эта физическая боль постепенно разогнала туман, который окутывал разум. Мысли более не летели, сталкиваясь друг с другом, словно мусор, поднятый сильным порывом ветра, а плыли неспешно, будто опавшие листья по спокойной реке.

Он мог сделать для Холли что-то важное, мысль о том, что именно, находилась совсем рядом, у той черты, которая разделяла сознание от подсознания, но никак не желала пересечь эту черту. Жесткий пол не знал жалости, и Митчу уже казалось, что под его коленями острые осколки разбитого стекла. Он мог что-то сделать для Холли. Но конкретный ответ ускользал от него. Что-то. Колени болели. Он пытался игнорировать эту боль, но потом все-таки поднялся. Озарение так и не пришло. Не оставалось ничего другого, как ждать следующего звонка. Никогда раньше он не чувствовал себя таким никчемным.

Хотя до наступления темноты было еще далеко, надвигающаяся ночь медленно, но верно смещала тени на восток, подальше от скатывающегося к западу солнца. Вот и тени королевских пальм легли на двор.

Для Митча, который стоял на заднем крыльце, оно, ранее казавшееся островком умиротворенности, теперь вибрировало от напряжения, словно канаты, поддерживающие висячий мост.

Двор оканчивался дощатым забором, за которым находился проулок. С противоположной стороны проулка высился другой забор, за ним начинался другой двор, стоял другой дом. С Митчем, справа и слева, соседствовали еще два дома. Возможно, из окон второго этажа одного из них кто-то наблюдал за ним через бинокль.

Когда он сказал Холли, что он на кухне, она ответила: «Знаю». Она могла это знать только потому, что об этом знали ее похитители.

Черный «Кадиллак»-внедорожник, возможно, и имел отношение к похитителям, но прямых доказательств у Митча не было. Да, вроде бы он какое-то время ехал следом, но стоило ли делать из этого столь далеко идущие выводы?

Похитители и так понимали, что он сразу поедет домой, поэтому могли не следить за ним в дороге, а сразу взять под наблюдение дом. Скорее всего, он и сейчас находился у них «под колпаком».

Один из домов на противоположной стороне проулка располагался столь удачно, что для наблюдателя, вооруженного соответствующей оптикой, и дом, и двор Митча были как на ладони.

Однако с еще большим подозрением Митч взирал на отдельно стоявший гараж в дальней части собственного участка. По двору к гаражу вела подъездная дорожка, но выезд из него был и в проулок.

В гараже хватало места и для пикапа Митча, и для «Хонды» Холли. Окна были и на первом, и на втором этаже, скорее чердаке, который служил кладовой. Некоторые оставались темными, другие сверкали отраженным светом.

Ни в одном из окон Митч не видел чьего-то лица, не замечал движения. Если кто-то и приглядывал за ним из гаража, этот человек принял необходимые меры предосторожности, дабы остаться незаметным.

Свет, отраженный от лепестков растущих во дворе цветов, роз, белокопытников, колокольчиков, бальзаминов, подкрашивал вроде бы прозрачные стекла окон.

Мясницкий тесак, завернутый в окровавленную одежду, скорее всего, закопали в клумбу.

Найдя одежду, уничтожив ее, очистив кухню от крови, он мог бы обрести какую-то степень контроля. Мог более гибко реагировать на те вызовы, с которыми ему предстояло столкнуться в ближайшие пятьдесят с чем-то часов.

Но если за ним следили, похитители не стали бы хладнокровно наблюдать за его поисками. Они срежиссировали убийство жены для того, чтобы держать его на коротком поводке, и не хотели, чтобы поводок этот порвался или удлинился.