этом году, вместо того чтобы тратить все оставшиеся у нас деньги на поддержание привлекательного внешнего вида.

— Мы подарим Бенни сотню подарков, как только ты выйдешь замуж, — сказал мне отец однажды вечером после того, как я высказала ему о нелепом способе, которым он решил потратить наши оставшиеся финансы. — Двести, если хочешь. Но сейчас главное это ты, так что веди себя как нормальная девушка и наслаждайся дополнительным вниманием, ладно?

Я вижу Бенни всего мгновение, ровно столько, чтобы узнать, что он провёл день на пляже, выискивая ракушки, и Мадлен тут же уводит его обедать в детскую столовую. Он кажется таким счастливым здесь, его опыт очень отличается от моего.

Как только мама собирает мои кудри в модную прическу (единственную, в которой горничная считала её искусной до того, как её вынудили уйти на новую работу), а отец в тысячный раз заверил нас обоих, что «всё это окупится, как только Лон и Аурелия поженятся», мы направляемся в столовую.

Родители пользуются лифтом.

Я иду по лестнице.

Я останавливаюсь на галерее второго этажа, обхватываю руками крепкую дубовую балюстраду и смотрю вниз, в вестибюль, на мужчин во фраках и женщин в драгоценностях, которые собираются вокруг пальм, стоящих в горшках, а официанты в ливреях ходят вокруг них с подносами шампанского. Я задаюсь вопросом, в каком-то отдалённом, сомнительном смысле, а достаточно ли высоко падение, чтобы убить.

Вздохнув, я поворачиваюсь и направляюсь к лестнице. Родители ждут меня внизу, вместе с Лоном и его родителями.

— О, дорогая, — зовёт мама. — Смотри, кого мы нашли.

— …ужасно боится лифтов, знаете ли, — подслушиваю я, как отец объясняет мистеру и миссис вон Ойршот.

Лон предлагает мне свою руку.

— Может, нам войти?

Я кладу руку на его и улыбаюсь, хотя на самом деле ничего не говорю, опасаясь, что слова «Зачем? Чтобы ты наскучил мне ещё больше своими невыносимыми историями?» слетят с моего языка.

Столовая, которая была впечатляющей в середине дня, выглядит ещё более впечатляюще при полном свете электрических ламп. Панели из красного дерева на стенах впитывают янтарное сияние, которое становится ещё теплее из-за темноты, сгущающейся за окнами. Столы застланы такими белоснежными скатертями, что напоминают мне свежий филадельфийский снег. Струнный квартет стоит на одном из балконов, выходящих в зал, и играет нам «Грёзы» Дебюсси.

Лон взял на себя смелость забронировать один общий стол для наших двух семей на всё лето, гарантируя, что я никогда не смогу поужинать без него. Это крайне неприятный сюрприз, хотя, полагаю, со временем мне придётся привыкнуть делить с ним каждую трапезу.

Всё идет так хорошо, как и следовало ожидать — еда, по крайней мере, вкусная, и я могу притворяться, что интересуюсь в политиканстве моего будущего тестя с лучшими из них, до тех пор, пока внезапно всё перестаёт быть таковым.

Я горжусь своей способностью никогда не показывать своих истинных эмоций, никогда не выставлять, насколько невыносимо скучна или самонадеянна моя нынешняя компания, но сегодня их высокомерие и жестокое остроумие душат меня. Вся комната кажется душной, до краёв заполненной мужчинами и женщинами, поглощёнными своим богатством и властью. Они смеются, хихикают и судят обо всём и обо всех так, что сами себе кажутся безупречными. Мне стыдно признаться, что когда-то это был мой мир, что я оказалась такой же самонадеянной и влиятельной, как и многие из них, хотя я никогда по-настоящему не делала ничего примечательного в своей жизни.

Я не уверена, когда произошла эта перемена (думаю, примерно, как и предложение о замужестве), но мне становилось всё труднее вести себя так, будто мне небезразличен этот мир и эти люди — эти ходячие, говорящие банковские счета, которые обратили бы на меня осуждающий, яростный взгляд, если бы знали мои истинные чувства. Как будто я была здесь посмешищем, а не они.

У меня начинает болеть голова, а мышцы напрягаются, когда самодовольное хихиканье и напыщенные комментарии эхом отдаются в ушах. Кажется, мне не хватает воздуха.

— Милая, — шепчет мама. — Ты в порядке?

— Не очень, — отвечаю я.

Официант ставит передо мной четвёртое блюдо — говяжье филе, которое минуту назад казалось восхитительным, но от запаха у меня сводит живот. Я резко встаю, ударяясь коленом о стол.

Все взгляды обращены на меня.

— Прошу прощения, — бормочу я. — У меня немного болит голова. Все эти путешествия, вы же знаете. О, пожалуйста, не вставайте, — я жестом прошу всех мужчин сесть обратно. — Мне просто нужно отдохнуть. Пожалуйста, извините меня.

Отец свирепо смотрит на меня, но у меня нет сил беспокоиться о грядущих последствиях его гнева, не тогда, когда каждая частичка моего существа сосредоточена на том, чтобы поставить одну ногу перед другой. Я дышу короткими, неглубокими вздохами, и внезапно мне кажется, что грудь сдавливает сердце, но я сохраняю улыбку на лице, говоря себе: «Ещё немного. Почти на месте».

Вестибюль почти пуст, но несколько человек поворачивают голову в мою сторону, когда я прохожу мимо. В животе у меня хлюпает, а кольца впиваются в распухшие пальцы. Я ускоряю шаг, мой разум кричит, что надо найти большое открытое пространство, где я могу подумать, где могу вдохнуть воздуха раньше, чем паника поглотит меня целиком.

ГЛАВА 8

НЕЛЛ

Я БЕГУ ПО коридорам пятого этажа, моя длинная хлопчатобумажная ночная рубашка развевается позади меня. Маленький мальчик со светлыми кудряшками бежит впереди меня, оборачиваясь и крича:

— Ты никогда меня не поймаешь!

Я смеюсь. Звук отражается от стен, высокий и звенящий. Я следую за ним коридор за коридором, через бесконечный лабиринт с дверями и маленькими, чердачного размера окнами, непроглядная ночь давит на стекло. Каждый раз, когда маленький мальчик оглядывается на меня, его глаза становятся немного ярче, щёки немного розовее, и моё сердце наполняется радостью.

Даже когда я преследую его, я знаю, что это скоро закончится. Мы не можем делать это вечно. Мы будем разорваны на части неподвластными нам обстоятельствами.

Нам придётся попрощаться.

Но не сегодня. Сегодня вечером мы юные и свободные, как птенцы, летящие высоко над миром, где нас никто не найдёт.

Я заворачиваю за другой угол. Мальчика нигде не видно, но дверь в середине коридора закрывается. Улыбаясь, я поворачиваю ручку и проскальзываю в тёмную комнату. Дверь за мной закрывается, и маленький мальчик хихикает. Я пальцами шарю по стене в поисках выключателя. Слышу, как мальчик дышит позади меня. Я позвоночником натыкаюсь на металлическое кольцо, свисающее с потолка. Я поворачиваюсь, сжимаю его в пальцах и тяну.

Над нами вспыхивает одинокая лампочка Эдисона.