class="p">Маленький мальчик стоит передо мной, но он больше не выглядит молодым и энергичным. Его светлые кудри пепельные и ломкие, мёртвые пряди, которые, как кажется, готовы рассыпаться от одного прикосновения. Кожа под его глазами иссиня-чёрная, а розовые щёки превратились в воронки под слишком острыми костями. Его губы синеют, кожа трескается, когда он говорит. Застывшая коричневая кровь просачивается сквозь трещины, покрывая его губы, как железнодорожные шпалы.

— Это происходит снова, — бормочет он.

Я прижимаюсь к двери, моё сердце колотится в груди.

— Что?

— Он придёт за тобой.

— Кто придёт за мной? — спрашиваю я. — О чём ты говоришь?

Он наклоняется вперёд, и его позвоночник скрипит. И затем, так тихо, что я почти не слышу его, он шепчет:

— Беги.

* * *

Я вздрагиваю и просыпаюсь.

Я понятия не имею, где нахожусь.

Колорадо?

В тишине раздаётся булькающий храп, и события дня возвращаются ко мне. Служащий гостиницы, отчаянно пытающийся скрыть гримасу при виде нашей машины, музыка, доносящаяся из бального зала, лифт, сон.

Я переворачиваюсь на другой бок и касаюсь экрана телефона.

3:01 утра.

Я пытаюсь лечь обратно, прижимая подушку к голове, но образы из кошмара мелькают в моём сознании, как катушка старого фильма. Тёмная кладовка. Маленький мёртвый мальчик, и это единственное слово, просачивающееся сквозь его окровавленные губы.

Беги.

Пыхтя, я соскальзываю с кровати, беру ключ-карту с прикроватной тумбочки и рюкзак из угла комнаты и направляюсь в ванную. Я достаю из рюкзака пару штанов для йоги, майку и поношенные балетные тапочки. Переодевшись, я собираю волосы в свободный пучок, затем на цыпочках прохожу через комнату и, выйдя в коридор, тихо закрываю за собой дверь.

Ходить по коридорам таким ранним утром — всё равно, что ходить через могилы. В тишине есть присутствие, тяжесть, которая заставляет меня чувствовать что угодно, только не одиночество. Мурашки покалывают кожу, и я стискиваю зубы, чтобы не побежать, идя мимо закрытых дверей, пол скрипит под моим весом. Я сворачиваю не туда и оказываюсь в коридоре с большим количеством дверей вместо задней лестницы.

Свет гаснет.

Холодный ветер свистит в тишине, и тяжесть усиливается, как будто кто-то разделяет со мной темноту.

Беги.

Холодный порыв воздуха щекочет мне затылок. Моё сердце подскакивает к горлу, и я оборачиваюсь.

Свет снова загорается.

В коридоре пусто.

Я выдыхаю и бормочу:

— Перестань быть смешной.

Я знаю, как поступить; я просто избегаю этого.

Стиснув зубы, я разворачиваюсь и иду ещё по двум коридорам, шагаю по внешнему коридору с видом на сад, окрашенный серебристо-голубым убывающим лунным светом, а затем шныряю обратно в отель.

Слева от меня появляется главная лестница, а рядом с ней клетка лифта.

Я осторожно протягиваю руку, провожу пальцами по декоративным золотым завиткам и заглядываю в шахту. Лифт находится внизу, где он и стоял с тех пор, как оператор ушёл домой на ночь.

— Видишь? — шепчу я сквозь комок в горле. — Бояться нечего.

Лязгает шестерёнка. Я отпрыгиваю назад.

Лифт не двигается.

Тем не менее, я держусь дальнего края лестницы, подальше от клетки, пока спускаюсь на четыре пролёта в вестибюль. Один человек стоит за стойкой регистрации, но он слишком занят, смеясь над чем-то в своём телефоне, чтобы обратить на меня внимание. Я крадусь вниз по последней лестнице, пересекаю вестибюль и, затаив дыхание, хватаюсь за ручку бального зала.

Дверь открывается.

Я выдыхаю и проскальзываю внутрь.

В зале темно, и моим глазам требуется некоторое время, чтобы привыкнуть к тусклому свету, проникающему через стеклянную стену на другой стороне зала. Иду по ковру, огибая столы и стулья, и поднимаю взгляд на длинный изогнутый потолок, люстры парят надо мной, как хрустальные призраки в темноте.

Добравшись до танцпола, я достаю из рюкзака телефон и наушники и выбираю свой любимый классический плейлист. Затем я начинаю растяжки, используя спинку стула в качестве импровизированной штанги, выполняя основные положения.

После того, как папа вернулся домой, объявив о своей новой работе в Южной Каролине, мой инструктор в Колорадо связался с Чарльстонской школой балета, объяснив мою финансовую нужду, и назначил прослушивание на возможную стипендию осенью, но все рекомендации учителей в мире не помогут мне, если я не останусь в форме.

Я пытаюсь обращать внимание на время — последнее, чего я хочу, это чтобы меня снова поймали на том, что я снова пробралась сюда — но затем музыка усиливается, просачиваясь сквозь мои поры, в каждую вену, клапан и мышечное волокно, пока не кажется, что мелодия — часть меня, единственная причина, что моё сердце бьётся, и я совсем забываю о том, что надо следить за временем. Мои тапочки шуршат по деревянному полу, а разум проясняется, мир вокруг меня расплывается, когда я кружусь.

Всё исчезает, когда я танцую. Кошмары. Жуткие лифты. Странные генеральные менеджеры.

Мама.

Никаких мыслей или чувств вообще, кроме размышлений о следующем шаге или ощущения, как ритм музыки изгибает мои кости. Вот почему я так люблю это.

Танцы освобождают меня.

Когда музыка заканчивается, я приседаю в низком реверансе, прикладывая руку к сердцу. Как вдруг в безмолвном промежутке между песнями, скрипит половица.

Я поднимаю взгляд.

Зал купается в тенях и кусочках лунного света.

— Привет? — зову я, щурясь в темноту.

Дверь приоткрывается, разрезая тени золотой трещиной. Кто-то выходит на свет, спиной ко мне.

Маленький мальчик из моего сна.

Нет… это не он. Эта фигура высокая и широкоплечая. Мужчина. Он проходит через дверь в вестибюль.

Мужчина, дежурящий за стойкой регистрации? Неужели он услышал, как я танцую, и пришёл разобраться? Как долго он наблюдал за мной?

И хотя логическая часть моего мозга говорит мне, что этот служащий выгнал бы меня, если бы мне не разрешили быть здесь, то иррациональная часть — та, которая придумывает кошмары о маленьких мёртвых мальчиках и бесконечных коридорах — берёт верх. Я стаскиваю наушники, хватаю рюкзак и пробираюсь между столами к двери.

Вестибюль по-прежнему пуст, если не считать мужчину за стойкой регистрации, который сейчас читает газету. Если это он наблюдал за мной, то, похоже, его это не слишком беспокоит.

Это потому, что ему всё равно.

И всё же что-то в этом мне кажется странным. Только когда я возвращаюсь в свою комнату, я понимаю почему.

Мужчина, который выскользнул из бального зала, был в белой рубашке, свет лампы сочился янтарно-золотым сквозь ткань.

А униформа портье чёрная.

ГЛАВА 9

ЛИЯ

Я ВЫБЕГАЮ НА ПЛЯЖ, в голове стучит, желудок сводит. Полная луна окрашивает песок в серебристый цвет