– А Настасья этот способ использует? Ведь от предметов можно всё узнать! – спросила Ева.

– Далеко не всё. Только то, что происходило продолжительное время. Молилась Мария Чехова, видно, утром и вечером, каждый день, и комната это запомнила. Но ведь к ней и подруги приходили, и брат Антон заглядывал, но ты всего этого не увидела. Так что способ хороший, но не универсальный. Всего лишь один из стожарских приёмчиков. – Филат что-то вспомнил и улыбнулся. – Правда, есть одно исключение, довольно полезное. Вещи, как и люди, запоминают человека, который причинил им боль, даже если это кратковременная боль. Сядь на гвоздь – и ты его сразу выделишь из общего ряда… Ты, например, когда-нибудь разговаривала с боксёрской грушей в комнате Бермяты?

Ева вежливо ответила, что пока, по счастью, нет.

– И напрасно. Очень тяжёлая судьба у груши. Бермята называет её Эдуардом Петровичем. Когда у него скверное настроение, он подходит к груше, бьёт её и говорит: «Ты неэффективен, Петрович! Ты не добился этой женщины!»

– Он спятил?! Зачем Эдуарду Петровичу добиваться женщины, когда он просто боксёрская груша? – удивилась Ева.

Стожар провёл пальцем по своим лохматым бровям. Когда он так делал, Еве каждый раз казалось, что он уколется о проволоку.

– Эдуард Петрович тоже так считает – и очень обижается! – сказал он.

– Я сейчас тоже обижусь и начну метать молнии! Нечего в мою жизнь лезть! В своей гвоздиком ковыряйтесь! – серьёзно предупредил кто-то. В дверях комнаты стоял Бермята с тарелкой в руках. – Я вам бутерброды принёс с расплавленным сыром, но теперь мне хочется их самому съесть, чтобы вы нравственно страдали!

– Простите! – торопливо сказала Ева.

Бермята запыхтел и простил.

– Волшебное слово это – «простите»! Чем раньше его произнесёшь, тем труднее будет к тебе придраться, – буркнул он. – Человек ещё не разозлился, ещё кровь в нём как следует не разогрелась, он ещё не успел доказать тебе, какая ты вакуоль амёбная, а тут уже раз! – и повода нет ругаться. Главный принцип – чтобы сразу после «простите» не сорваться в самооправдание. Тут уж тебя догонят и встряхнут!

Бермята уселся на кровать Марии Чеховой, и вскоре они уже вместе ели бутерброды. Расплавленный сыр где-то расплавился хорошо и тянулся как жвачка, а где-то пересох и дыбился корочкой.

– Вы очень обстоятельный! – сказала Ева, вспоминая своего папу, который мог полчаса мыть чистую чашку.

– Э-э, – отмахнулся Бермята. – Я хозяйственный лоботряс! У нас с Настасьей было совершенно разное детство. Она должна была просить у родителей разрешения, даже чтобы завести белую мышку. Ей приходилось долго строить планы, подбирать моменты, когда у мамы будет особое настроение, разбирать всякую там тонкую мимику лица, давать маме обещания следить за этой мышкой и обучать её игре на скрипке. А у меня всё было строго наоборот. Мои родители или орали на нас, или обнимались. Одно из двух. И всё было можно! Я вообще ни о чём родителей не спрашивал. Мог завести хоть двести носорогов… И родители ничего бы мне не сказали. Разве что завели бы какую-нибудь птицу Рух, которая поклевала бы моих носорогов.

– Разумеется, про носорогов было сказано ради красного словца? – осторожно спросила Ева.

Бермята тему развивать не стал, и вопрос так и подвис.

– А с любовью я запутался!.. – продолжал Бермята. – Мне нужно уже на ком-нибудь жениться, потому что нужна же ясность! С Настасьей взвоешь! Я потомок трактористов и животноводов! Я устроен так просто, что в упор не вижу сложностей: кто там в себе разобрался, кто не разобрался! Всё равно как сидеть перед тарелкой, ковыряться вилкой и полчаса отвечать на вопрос, голоден ты или нет! – Он уставился на тарелку, но там ничего не было. Последний бутерброд съел стожар. Потомок трактористов вздохнул и почесал свой далёкий от стройности, но в целом компактный животик. – Хотя, конечно, тут есть нюансы! Когда-то, ещё до Настасьи, я был влюблён в одну девушку. Страдал, что получаю мало внимания, хотя девушке я в целом нравился. А потом я разобрался, что у каждого человека свои приоритеты и своя ёмкость души. Той девушке на общение нужно было пятнадцать минут в день. И, допустим, десять минут из своих пятнадцати она готова была уделить мне. А всё остальное время грызла фундамент науки и даже трубку не снимала. И если бы я тогда это понял, то, конечно, эту девушку бы получил, причём не прикладывая никаких усилий. Но мне нужно было много внимания! Десять минут в день – не моя норма! И моим детям, которых ещё нет, десяти минут в день тоже будет маловато.

– А ваша норма какая? – спросила Ева.

– Мм… У меня она большая! – заявил Бермята. – У меня талантов мало, и все они в руках, так что я могу целый день болтать… Хотя, конечно, иногда я затихаю! Вообще тонкая штука – валентность для общения! Она иногда открывается, а иногда закрывается, и ты не можешь выдавить из себя даже искренней улыбки или проявить к кому-то интерес. Пытаешься симулировать, но так паршиво получается, что люди просекают подмену и обижаются. Им кажется, что не хотят общаться лично с ними – а не хотят общаться вообще. А через какое-то время валентность открывается – и всё опять работает…

– Так может, ты сделаешь Настасье предложение? – спросила Ева.

Бермята опять запыхтел как ёж и решительно встал. Настроение его обрушилось в пропасть, забыв захватить парашют.

– Пойду-ка я поговорю на эту тему с Эдуардом Петровичем! Петрович мне за всё ответит! – пригрозил он.

* * *

Вечером все погрузились в «Ровер» и полетели на станцию метро «Беговая», где на шестом этаже пятиэтажного дома (да-да, именно так!) жил грозный эксперт магзелей Тибальд. «Ровер» бросили на крыше, на которой стояла прыгающая магшина самого Тибальда, а с ней рядом – два летающих мотоцикла, из которых один был с коляской. Кроме того, на самом краю, у спутниковых тарелок, притулился маленький красный «Матиз» с торчащими из люка на крыше стволами зенитного пулемёта, который был едва ли не больше самого «Матиза» и сильно его перевешивал.

– И Любора сразу тут! Это она с пулемётиками развлекается! – пояснила Настасья.

– А пулемёт магический? – спросила Ева.

– Зачем магический? Обычный. Любора обожает оружие! Уверена, папа в детстве рассказывал ей примерно такие сказки: «В маленьком домике жила маленькая девочка, и был у неё пулемёт Дягтерёва с клавишным предохранителем и улучшенным магазином на сорок семь патронов».

– Хороший у неё был папа!

– Да, – отрывисто сказала Настасья. – Служил оружейником у магзелей, но однажды слился с Фазанолем и погиб. Обстоятельств не знаю, но обвинять его не могу. Один раз впускаешь в своё сознание Фазаноля, а вытеснить его потом очень трудно. Фазаноль никогда тебе не противоречит, но всегда выискивает в тебе главную слабость и раздувает её так, что она становится пожирающим пламенем. И управляет тобой, пока ты горишь. Большинство помощников Фазаноля выгорают за считаные недели… Пламмель и Белава исключение, но они же не совсем люди. – Настасья произнесла это сухо, без выражения, будто зачитывала этикетку. На Еву не смотрела. Однако той показалось, что у Настасьи к Фазанолю есть личные счёты.