Несколько суток он ехал по железной дороге. Таганрог, Синельниково, Запорожье, Мелитополь и, наконец, Симферополь. В то кошмарное военное время железные дороги работали удивительно точно, соблюдая график движения. Проверок было много, но отцу очень помог «белый билет» и пропуск, выписанный военным ведомством в Ростове. Валяясь на нарах в вагоне, он днем и ночью думал об отце, о доме, о жене, о новорожденном. Когда поезд приехал в Симферополь, почувствовал радость, теплоту родной земли. В городе жили его родные: Айше Халилова на улице Курцовской, дом номер 23, а Сейдамет Къаведжи на улице Артиллерийской. Сестра матери Эмине жила в особняке, на том месте, где сейчас находится горсовет[45]. Последний дом был ближе всех к вокзалу, но Курт-Сеит так хотел скорее попасть домой, что не стал ни к кому заходить.

Придя в Тав-Даир, он на миг остановился у своих ворот и подумал о том, кто первым его встретит: отец, мать, жена?

Вдруг он увидел возле дома чем-то занятого отца.

– Бабай! – крикнул он.

Сеит-Халил оглянулся и увидел своего нарядного сына. Они обнялись. На глазах у обоих были слезы. Сеит-Халил сообщил о том, что Гульзаде родила ему сына. От радости Курт-Сеит заплакал и пошел во вторую половину дома, где жил он сам с женой. Услышав через тонкую перегородку комнаты голос мужа, выбежала Гульзаде, сразу же бросилась ему в объятия и заплакала от радости. Она зашла в комнату, вынесла на руках завернутого в одеяльце маленького ребеночка и сказала: «Вот твой сын! Он красивый, черноволосый, голубоглазый, очень похож на тебя». Курт-Сеит взял сына в руки, посмотрел в глаза, поцеловал в лоб и отдал матери. Сеит-Халил пригласил сына и невестку на чашу кофе.

Курт-Сеит узнал, что ребенка назвали Нур-Сеитом, что родился он в ночь с 1 на 2 января 1916 года. Ему уже шел третий месяц. Как вы уже поняли, этим мальчиком был автор этих строк.

Вечером Сеит-Халил сделал дува[46]в честь приезда сына.

Поздравить отца с приездом пришли родные, родственники, друзья и товарищи. Были двоюродный брат Сеит-Нафе, сестры Фатьма и Шерфзаде с дочерьми Пемпе, Шасне, сыновьями Аббибуллой, Мемедли. Из Кипчака пришли Сеит-Вели и др.

Когда Курт-Сеит вернулся домой, было уже начало весны, погода была теплая, начались весенние работы. Так как в Тав-Даире пахотной земли было мало, сельчанам приходилось работать по найму у соседского помещика. Мой отец работал у одного тобенкойского землевладельца до 1922 года. После прихода Советов в Крым помещик раздал свое имущество и, забрав свое золото, уехал за границу. Отцу досталась одна корова, телка, три лошади, два вола, сорок барашек и большая мажара – арба с двухъярусными биндюгами. Впрочем, зимой 1922 года телку и 34 барана украли из кошары в саду. Лошадей, волов и мажару забрали большевики.

Начался сильный голод 1921–1922 годов. Мне помнится, как приходили к нам с обыском. Забирали все, что можно было съесть: пшеницу, картошку, фасоль, кукурузу… Возле наших ворот лежали два трупа, никто их не хоронил. Люди умирали от голода. Я сам это видел.

Рядом с нами жил Сеит-Нафе Челеби – двоюродный брат отца. Его жена Зилейха одно время готовила обеды – баланду из крупы, которая поступала из Америки как гуманитарная помощь голодающим. И сейчас перед моими глазами стоит Зилейха енге (она из деревни Огуз оглу около Ах-Шейха) с черпаком в руке и сигаретой в зубах возле дымящего черного котла. Она же раздавала спички и сахарин. Спасибо Америке, в тот год она спасла жизнь многим голодающим.

Помню, как отец однажды сказал матери, что завтра в Тав-Даир приедут большевики и опять что-нибудь заберут. Он вынул из тайника спрятанную половинку хлеба, поделил на троих, и мы, запивая водой, его съели. Отец и мать заложили окна соломенными подушками и легли спать.

Когда я проснулся и вышел во двор, то увидел там много солдат. Горел костер, на котором висел большой черный казан, где варились индюки моего деда. Я видел, как солдат саблей отсек индюку голову и стал его потрошить. Через день они уехали, но за ними пришли другие – продразверстка и вновь забирали все продукты. Это было в начале 1922 года.

Мне было пять лет. Я вышел на дорогу, смотрю, идет крытая подвода, внутри фургона сидят плачущие дети. Дядя Хайбула Бенариф схватил меня и кинул в фургон. Там уже была Шасне ала, соседская девочка Ханилер и другие дети. Фургон проехал по всей деревне и собрал около двадцати детей. Повезли нас в Симферополь, в приют.

Находился он на углу начала улицы Лазаретной и конца улицы Ленина. Там располагался ИНКНО – Институт повышения квалификации народного образования. В двух больших комнатах, отданных под приют, жило человек сорок детей. На полу были киизи – ковры из бараньей шерсти, по углам параши. Нам дали покушать, налили горячий чай. Утром, когда мы встали, шесть детей оказались мертвыми.

Через месяц приехал отец и забрал меня домой. Он одел меня в вязаную кофточку из черной шерсти. Я не мог ходить. Отец посадил меня за спину. При подъезде к Тав-Даиру он поставил меня на горку и спросил: «Узнаешь эту деревню, узнаешь наш дом?» Я ответил, что ничего не помню.

Шасне вернулась из приюта позже. К этому времени у меня появился братик Сеит-Осман.

Однажды вечером к нам домой пришел дядя Сейдамет Бариев с сумкой (богча), где были деньги. Он купил наш дом. Мы же переехали в дом Фатьмы алай – сестры отца.

В этом доме умер от тифа Сеит-Осман. Ему было около сорока лет. В этом же доме вскоре умер и мой дед Сеит-Халил, и тоже от тифа. Перед смертью он лежал в постели посредине собал уй (зал). Было ему 83 года. Рядом стояли отец, молла и другие. Его последним желанием было принести в постель внука. Я лег рядом с ним. Его маленькая борода (чорт сакал) касалась моей головы. Дед обнял меня обеими руками, погладил по телу, поцеловал в лоб, в лицо. Минут через пять сказал: «Алынъыз баланы»[47]. Меня забрали и отпустили на улицу гулять.

После смерти сестры отца Шерф-заде ее дочерей Пемпе и Шасне общественность мечети передала на воспитание нашей семье. Они жили с нами до выхода замуж. Тетя Пемпе вышла за Османа Исмаилова. Когда мы – отец, мама, Шасне и я – были в гостях у Ачкельди Асана, он зарезал гуся и позвал нас в гости. Тетя Шасне кормила меня гусиным мясом. Ачкельди Асан был братом отца. Пемпе и Шасне были дочерьми погибшего на фронте друга отца Ибадуллы.

Через месяц на мейдане сыграли свадьбу Пемпе и Османа. Мы вышли во двор и слушали музыку. Наших родственников не пригласили, так как Пемпе убежала замуж сама. В сентябре 1924 года в нашей семье появился еще один ребенок – мой братишка Джемиль.

Комитет бедноты, созданный из батраков Тав-Даира, в 1922–1923 годах не сидел сложа руки. Председатель комбеда – мой отец несколько раз ездил в Симферополь, в КрымЦИК, с требованием предоставить безземельным крестьянам Тав-Даира землю. Отцу очень помог муж сестры моей матери Эдие Абдураман. Он работал в наркомземе. Они вместе пошли к Вели Ибраимову[48], и он посоветовал поехать и посмотреть деревню Суюн-Аджи. Ознакомиться с хозяйством, если люди будут согласны – переехать туда и обрабатывать пустующие поля, сады и огороды. Посоветовал написать заявление, которое должны подписать все желающие переехать, и тогда КрымЦИК вынесет решение, а пока дал разрешительную бумагу на ознакомительную поездку.