Несмотря на то что он причинял мне боль, и это случалось не раз и не два, моей реакцией на его провокации и неоправданную жестокость стало, наоборот, желание быть еще ближе к нему. Хотя иногда я и думала оставить Джона, но все же надеялась: если он поверит, что я действительно люблю его, то, возможно, смягчится.

Мы были вместе уже несколько месяцев, когда Джон повез меня к себе домой знакомить с тетушкой Мими. Они жили в симпатичном доме на Менлав — авеню в респектабельном районе Вултон. Их дом, как многие солидные дома в Англии, имел свое название — Мендипс. Его окна выходили в большой сад. Когда — то по соседству жил мэр Ливерпуля. Самое смешное, что Джон, хотя и любил пошутить над моим якобы роскошным образом жизни, происходил из куда более состоятельной семьи, чем я. Мендипс вдвое превосходил размерами наш с мамой скромный одноквартирный домик в Хойлейке.

Я очень волновалась перед встречей с Мими, так как знала, что она воспитала Джона и что очень важно заслужить ее симпатию и одобрение. Я надела свою самую красивую юбку, джемпер и приготовилась вести себя наилучшим образом.

Мими была невысокой, но статной и стройной дамой. У нее была тонкая кость, что вообще характерно для всех близких родственников Джона. Когда мы приехали, она улыбнулась мне и пригласила нас в столовую рядом с кухней. Я мгновенно поняла, что Мими из тех женщин, которые все замечают: во время нашего визита она не раз измеряла меня своим острым и наблюдательным взором.

Мы сели за стол, и Мими предложила нам традиционный ливерпульский ланч: яичницу с жареной картошкой, огромное блюдо с нарезанным хлебом, сливочным маслом и чай в большом фарфоровом чайнике. Пока мы ели, она задавала нам вопросы дружелюбным, но весьма сдержанным тоном, не забывая время от времени пронизывать меня острым взглядом, от которого мне становилось не по себе. Я была рада, когда трапеза наконец закончилась и Джон пошел провожать меня до автобусной остановки.

«Как ты думаешь, я ей понравилась?» — спросила я его. «Ну конечно, — ответил Джон. — Не беспокойся насчет Мими: если ты нравишься мне, значит, понравишься и ей».

Я подумала, что здесь он ошибается, я была уверена, что не понравилась его тетушке, хотя она и постаралась не показать этого. Мне очень хотелось понять, чем же я ей не угодила, и только гораздо позже я осознала, что дело не в личной симпатии или антипатии. Мими ни одну девушку не сочла бы подходящей для своего мальчика.

Держалась Мими с почти королевским достоинством. Она говорила на идеально правильном английском, и то, что Джон нарочно усвоил и всячески подчеркивал свой выговор ливерпульского работяги, было, скорее всего, его личным выпадом против нее. Довольно скоро для меня стало очевидно, что Мими не чужда известному снобизму; будучи плоть от плоти представителем среднего класса, она тянулась к высшему обществу; неслучайно ее излюбленным словечком было «простой». Именно таким определением она награждала увлечения Джона и его недалеких друзей — в том числе, подозреваю, и меня. Мои родители принадлежали к тому же среднему классу, однако таких завышенных социальных амбиций не питали.

Встреча Джона с моей мамой прошла, на мой взгляд, гораздо более успешно. Конечно, он не оказался респектабельным и трудолюбивым молодым человеком, каким она хотела бы видеть своего зятя, но мама понимала, что я влюблена, и мудро воздерживалась от замечаний. К моей радости, Джон вел себя с ней вежливо и уважительно, и, похоже, они поладили. Может быть, конечно, они принимали друг друга не полностью, а каждый со своими оговорками, но вслух их не высказывали. И за это я была им очень благодарна.

В наших тогда только начавших формироваться взаимоотношениях как — то случился эпизод, выявивший для меня одну очень важную черту характера Джона. Потом эта его особенность еще не раз проявлялась в наиболее критические моменты нашей совместной жизни. Мама решила, что пора им с Мими познакомиться, и предложила Джону пригласить ее к нам на чай. Он не возражал.

Мама, желая произвести впечатление на гостей, напекла пирожных, выложила бутерброды, поставила на стол наш самый красивый чайный сервиз. Поначалу все шло неплохо. Дамы вели себя взаимно вежливо, мы с Джоном время от времени переглядывались, делая друг другу знаки, что, мол, «все нормально», и уже готовы были расслабиться. Как выяснилось, слишком рано. Мими заметила, обращаясь к маме, что, дескать, все было бы хорошо, если бы только я не отвлекала Джона от учебы. Мама, конечно, тут же встала на мою защиту, и, не успели мы слова вставить, как они уже вовсю ругались: одна заявляла, что я не пара Джону, другая — что Джон должен быть счастлив, что отхватил такую девушку, как я.

Мы с Джоном потеряли дар речи. Через несколько мгновений он выскочил из — за стола и побежал на улицу. Я бросилась за ним. Догнав его, я увидела, что он плачет. Как могла, я уговорила его вернуться, и, когда мы снова вошли в дом, мы заметили, что за время нашего отсутствия мама и Мими, сделав над собой усилие, заключили временное перемирие.

Тогда — то я поняла, что Джон не выносит конфликтов и открытого противостояния и в подобных ситуациях неизменно спасается бегством. Это никак не вязалось с его спонтанными проявлениями агрессии, однако агрессивным он бывал только под влиянием алкоголя; обычно же, при всей своей резкости и грубости, он всеми силами старался избегать прямого конфликта. Тот инцидент многое прояснил для меня во взаимоотношениях между Джоном и Мими: когда она открыто критиковала меня, это обижало и расстраивало Джона. Однако Мими его реакции либо не замечала, либо не придавала ей значения. Потом, довольно часто, я видела, как Джона угнетают резкие оценки Мими по отношению к людям, которых он любит и уважает. Сначала он замыкался в себе и злился, затем убегал прочь.

После той злополучной встречи Мими и моя мама виделись только однажды. Мы твердо взяли себе за правило навещать их по отдельности. Я с грехом пополам научилась ладить с Мими, а Джон был вполне приветлив с мамой.

Братья мои Джону нравились. Как — то Чарльз приехал к нам в гости и, догадавшись, что у Джона туго с деньгами, подарил ему целый ворох своих свитеров. Джон пришел в восторг и навсегда отвел ему теплый уголок в своем сердце.

С Тони и его невестой Марджори Джон познакомился на их свадьбе в апреле 1960–го. Я как подружка невесты должна была присоединиться к ним рано утром. Джон обещал подъехать позже. Зная, что здесь будут все мои родственники, я молила бога, чтобы он не опоздал и выглядел подобающим образом. Когда Джон появился, у меня от удивления отвисла челюсть: он был воплощение респектабельности — в черном костюме, белой рубашке, элегантном галстуке и с аккуратно зачесанными назад волосами. Даже очки надел, отчего сделался похож на офисного клерка, зато по крайней мере мог хорошо видеть всех гостей. Джон обычно не скрывал своего отвращения ко всякого рода официальным мероприятиям, поэтому я понимала, какое усилие над собой он совершил ради меня.

Все прошло замечательно: Джон мило общался с Чарльзом и его подружкой Кэти, мамой, Тони и Марджори. Тот день положил начало долгой дружбе между Джоном и Тони, которых объединяло свойственное обоим ядовитое чувство юмора.