тем, что прошло испытание действительности и выдержало его. Задним числом определяется ценность исходного пункта. Это форма выражения примата действительности и слабости чисто идеального, так же как многообразия значений, которое все абстрактное поручает реальности, и относительно окончательный приговор над ним.

Слабость «теории испытания» состоит лишь в том, что испытание само подвергается еще более конкретному испытанию, которое может реабилитировать относительный приговор судьбы. Фатальность в испытании не абсолютно окончательная. Нравственное сознание, даже потерпевшее поражение, тем самым еще не осуждено на роль благородного, но бессильного вздоха.

Что касается нравственной стороны испытания, то она также имеет реальный смысл. Например, переход от индивидуального преступления, как протеста против зла социального (у Вольтера – разбойник Арбогад), к бунту и даже революции, когда отрицание приобретает всеобщность и позитивные творческие черты. Это – epreuve (испытание) нравственной силы, не просто силы. Простое разбойничество обратным путем восстанавливает господствующую систему, в которой есть и конформистское лицо, и анархическая изнанка. Победа материальная может быть связана с утратой морального качества и потому чревата поражением.

Понятие «испытание» глубже или шире моего понятия «вызова». Человек испытывает природу и свою собственную социальную судьбу. В понятии «вызов» есть нечто прагматическое, субъективное, испытание более объективно.

Проблема recompense (воздаяние) так же, как и проблема punition (кара), связана с epreuve (испытание) в объективном, следовательно, отчасти страдательном, не просто активном смысле.

Активность человека есть его испытание, то есть нечто отчасти невольное, не ему самому принадлежащее, не им вызванное, а необходимостью, в которой есть некоторый смысл, но связь вещей выясняется только задним числом. Recompense (воздаяние) менее достоверно, чем punition (кара), по той причине, что человек греховен, или, в переводе на язык материализма, он претендует на нечто большее, чем ему доступно, особенно – как отдельному куску жизни, как смертной личности. Эта претензия, с которой начинается мировая история человеческого рода, есть его первородный грех. Религия выстроила свое здание, конечно, не на пустом месте. С греха начинается падение воображаемого царства предков, единых с природой. Некоторое recompense (воздаяние) ему доступно (в меру его prudence – знания своего места), и эта область должна расти на фоне неизбежных утрат. Нужно выдержать epreuve (испытание), и тогда приходит светлое искупление.

Наконец, prevoyance (предназначение) имеет у Вольтера значение, поясняемое ангелом: знаешь ли ты, что ты послан в этот мир, чтобы избавить от горя ребенка, считающего себя самым несчастнейшим человеком в мире?

Таким образом, это предназначение, миссия. Имеют ли наши действия значение «миссии», или они – голые факты?

Да, для исторического материализма понятие prevoyance (предназначение) имеет свое значение, несмотря на все надежды народников, односторонне развивавших герценовское отрицание мировой истории и других критиков. Этот круг реальности нужно развить. Он этого заслуживает не менее, чем идея кары. Одно из доказательств – миссия и «бичей божиих» в истории, отчасти и миссия спасителей мира. Человек, имеющий «миссию», народ и класс [нрзб.] «историческая миссия пролетариата». Не пора ли развить полное значение этой метафоры?

Твардовский: Если меня будут бить, мучить, то я могу сказать все, что угодно, но это уже буду не я, а что-то другое.

Верно, братец, – но если тебя раскормить, разбаловать, дать тебе монополию жизни, то ведь это будет опять-таки что-то другое, не ты.

Может быть, тебя вообще нет, а есть только что-то другое? Каждый раз что-то другое?

Или это преждевременный вывод, отменяющий всякое «я». Или это формула для дрянного «я». Почему же говорят – друзья познаются в беде, люди раскрывают себя в испытаниях. Значит, одно переходит в другое и есть извечная мера испытания и в дурную и в хорошую стороны: есть предел вменяемости, разный у каждого.

Оно. Es

Для того чтобы уснуть, мало хотеть спать, нужно, чтобы хотелось спать. И так во всяком серьезном деле (не удивляйтесь, что я считаю сон серьезным делом). В этом смысле мысль Фрейда не ложна. В нас действует и должно действовать «оно». Но это не внутренняя сила, [а] наша ячейка в мире, наше определенное и можно даже сказать персональное отношение к бесконечности, совокупность наших отношений к окружающим бесконечным мирам.

Я не знаю, как назвать это «оно», однако название все-таки необходимо.

Моя давняя мысль

В старом искусстве на лицах палачей, мучающих свои жертвы, мы видим умиление или сочувствие. Поверхностно рассуждая, это просто недостаток характерного, изображения обособленных индивидуальностей и их типичных действий. Это действительно так, но недостаток этого отчасти и благо. Этот недостаток есть присутствие положительного целого, не распавшегося в себе идеального. Развитие же характерного и антитетичного [нрзб.] приводит в дальнейшем к обратному результату, падению всеобщей идеальной сущности, развивающейся в искусстве.

Это относится к разработке ситуации.

Изобразите палачей так умиленно сейчас – и будет подлость.

август 1966 года

«Подтасованность». «Одно к одному»

Одно к одному – и человек заболевает, одно к одному – и он любит. Одно к одному – великий закон собраний отдельных шумов и черточек, хаотически расположенных в один узор. Таким узором является уже качество и то, что Гегель называет переходом из количества в качество, есть тоже процесс «один к одному», то есть определения смысла и формально-идеального завершения.

Онтологический процесс есть и процесс сложения разумного смысла вселенной, гегелевская логика. Ему, конечно, хорошо было талдычить (прошу извинения) об идее, духе, разуме и т. д. А попробуйте объяснить сущность дела в наших представлениях и современному человечку! Но всеми этими «идеями» он и затемнил свою глубокую конкретность, свои достижения и, к сожалению, повредил себе. Но таковы были его обстоятельства, а наши, может быть, еще менее выгодны.

Людовик XV: «Любую, но сводите ее сначала в баню и к дантисту».

Забавно сопоставить это с ожиданием Татьяны – «душа ждала… кого-нибудь».

Человеческие границы этим определяются в любом направлении. А все-таки нет ничего выше сближения жизней, кусков разорванного жизненного целого, стремящихся к единству. Миф об андрогинах – глубокая тема. Нет ли чего-нибудь в мифологии, что предваряло бы «Обнимитесь, миллионы!» Шиллера? То, что религиозные мыслители называют «презанс» – вот оно! Прочтите у Джона Рида описание провозглашения Советской власти.

Эмпедокл!..

ноябрь 1967 года

Иррационализм

[Заметка по поводу статьи М. Туровской о повести Дюрренматта «Авария». – «Литературная газета», 2 августа 1966 года]

Дюрренматт – «мир аварий».

Несомненно, что в современном мире, как и в политике, так и в быту, господствует массовая рассудочная логика более чем средних людей, так что драматизм решений можно ждать лишь от аварий.