–

– Нет, заказываю в номер полный завтрак, я ведь не ужинаю – для фигуры полезно и для кармана. А захочется шикануть, примеряю вечерние платья, с высокой прической, как у Мечи Ортис в «Женщинах», когда она под конец идет на свидание к мужчине, которого безумно любит.

–

– Не помню.

–

– Разве он муж? Она там бесподобна, такая стройная, черное облегающее платье, и глаза влюбленные, счастливая, что идет к нему, она давно его не видела, а он мужчина тонкий, умный, обходительный. А красиво оденешься – и все, прямо другая делаешься. Ведь какая бы ты ни была, с обвислой грудью или живот выпирает, у меня-то ничего этого нет, а наденешь отлично сшитое платье, скрывающее недостатки, и становишься неотразимой, и ты уже не какая-нибудь обыкновенная женщина.

–

– Нет, не это главное, ты уж извини, Мита, но я не согласна. Чтобы интересная была! – обязательно тени на глазах.

–

– Нет, но так привлекательней, будто за этим кроется прошлое. И откуда у этих женщин берется смелость жить такой жизнью? Ну у тех, кто крадет драгоценности, или у шпионок. Да и у контрабандисток. Вот у кого другая жизнь! Куда интереснее! Потому что это главное, чтобы люди смотрели на тебя и говорили: «до чего интересная женщина… кто же она такая…»

Я только срисовывать умею, мама умеет рисовать сама, а срисовывать лучше выходит у меня. Что бы мне нарисовать до трех часов? Скучнее всего – это когда сиеста, и если пролетит самолет, папа просыпается, крики, мама радуется этому и сразу встает. Завтра день рождения у Гонсалес, я в это время уже буду одеваться; у Гонсалес с выпученными глазами. Зато у отца Алиситы глазки маленькие, а спит он и того меньше, даже не раздевается, когда ложится в сиесту, – а ну, быстро всем строиться, все – это я, Алисита и Гонсалес, хватит торговать, уже столько денег заработали, мы играли в магазин у Алиситы дома, и тут – а ну строиться! только полчаса прошло, а отец уже встает после сиесты; а я нисколечко не шумел, это всё они… и ничего не поломал, ой, страшно, мы бежим строиться, и отец вытащил руку из кармана, а там три карамельки, отец Алиситы – девчоночий отец. Пальцами надавишь, и можно у бабочки цветные узоры стереть, только надо гладить медленно-медленно, у нее разноцветная пыльца на крыльях; каждый вечер мама целует меня в лоб и говорит «до завтра» и гладит по щеке, почти как бабочку, отец Алиситы меня так же погладил, он ведь девчоночий отец. У отца Гонсалес есть эта его Гонсалес, но еще есть два сына, и он никого не должен гладить. Или это потому, что он держит свое дело и нервничает? отец Алиситы много зарабатывает? нет, он ведь только приказчик в скобяной лавке, а не хозяин. А что вечером перед сном они с отцом играют и укладывают куклу спать, это Алисита наверняка врет, и будто он доктору если кукла заболеет, сколько у нее кукол! в комнате у Алиситы какая-нибудь кукла всегда болеет гриппом, а свет они все гасят одновременно – Алисита, мать, отец и все куклы; хозяева, которые держат свое дело, всегда нервные, и им приходится читать, чтобы уснуть, тем лучше, если начнется гроза, я увижу включенный свет и позову маму? а вдруг папа как раз будет засыпать? Вчера ночью гроза прошла быстро, потом я уснул. Один гром был, без молнии. Утром в школе опять немного погремело, но тоже без молнии. Теперь на небе тучи, но дождя нет, а в три у меня урок музыки, пока на складе никого нет, пойду туда рисовать афиши, сначала напишу большими буквами «Элис Фей в фильме»: (и арабскими буквами) «В старом Чикаго», а после нарисую большое лицо Элис Фей, приложу к стеклянной двери и обведу. Весь двор в грязи, до трех на склад никто не придет, что же я буду делать? Хорошо, что завтра день рождения, а сосед по парте испугался папиных криков и не хочет играть у нас в парадном, он позвонил в дверь после обеда, это я звонок забыл отключить, и папа как закричит из спальни громовым голосом. До трех еще больше часа осталось. Мама раньше половины четвертого не встанет. А завтра она не ляжет, будет меня одевать. Надо попробовать, как у меня получатся китайские буквы. Алисита сегодня не играет, ее наказали, а я еще не сошел с ума, чтобы меня наказывали. У меня 10 баллов[1]по рисованию и по естествознанию, 9 по арифметике, 9 за диктант и 10 за чтение. А «англичанка» сказала маме, что я весь материал усваиваю. Сегодня после музыки у меня до пяти английский, потом надо полдничать, а на складе уже снова будут работать, и я смогу пойти туда и поиграть немного с Лало, он большой, ходит в длинных штанах и разрешает, чтобы я помогал ему наклеивать этикетки на бутылки, он хороший, но папа однажды сказал, что Лало разгильдяй и наверняка месяца не пройдет, как он его выгонит. Лицо у Лало лучше всех, он не чумазая шпана, как другие, хотя тоже живет на земляных улицах, но лицо у него не чумазое, с желтыми от соленой воды зубами, а белое, как у артиста в фильме из длинной серии, который убегает из тюрьмы, потому что он хороший, просто однажды ударил полицейского ножом от злости. Но он не приходит играть, пока не откроют склад, вот если бы мама пригласила его на обед в час дня, когда у него перерыв, он, может быть, и остался, а то он приносит дрова и всегда стоит и смотрит на еду, которую готовит Фелиса, я один раз хотел оставить ему пирожное с кремом, но ведь мама его не пригласит. Велосипед мне нравится самый маленький, с колесиками по бокам, чтобы не упасть, папе не нравится, а мне очень. После английского я немного поиграю с Лало и опять сяду за уроки, хочу сделать иллюстрацию к задаче, задача на правило пропорции, учительница не говорила делать рисунок, но я все равно хочу нарисовать мельницу, я ее в журнале увидел и хотел нарисовать, только не знал где, а тут задача про водяную мельницу. Черным нарисую контур и хорошенько все раскрашу, а когда задали рисовать органы пищеварения птицы, я их не из книги для чтения взял, а перерисовал из учебника зоологии Эктора, так труднее, учительница посмотрела, и я думал, ей понравится, но она сказала, что там не только органы пищеварения, там еще и органы размножения, и велела подойти к ней на перемене. Ну я на перемене подошел, а она как стала мне все объяснять: «Тото, страницу надо бы вырвать, но раз ты так хорошо нарисовал, я тебе все объясню, а то придет инспектор и скажет, что ты срисовал как попугай, не понимая, что к чему». И как пошла объяснять про разные яичники и семенники, и про жидкость самца, и про рождение, потому что там были нарисованы какие-то желтые виноградинки и клубок из трубочек, которые тянулись отовсюду, и еще какая-то зеленая чашка вверх ногами, всё с трудными названиями, и рисунок был хорошо раскрашен, но очень некрасивый, из-за всех этих спутанных линий было похоже на туловище ядовитого паука, а сверху торчала голова птицы с двумя или тремя перьями на макушке. «Понимаешь?» – спросила учительница, и я ответил «да», а сам ни капельки не понял, потому что нарочно стал думать про другое и не слушал, чего она там говорит, все про петуха и про жидкость самца, до того надоело, а она привязалась и спрашивала, понял ли я, и я говорил «да, да», а про себя думал «вот зануда», у меня голова чуть не отвалилась, так я старался думать про другое. У Алиситы не очень красивые рисунки, она говорит, что ей не хватает времени из-за тети с ребеночком, которых надо навещать. А у меня времени на рисунок хватит, потому что если не ходить на английский, а только в кино на шесть, то можно рисовать вместо английского, или можно вместо кино, если будет английский, но если кино показывают хорошее и надо идти на английский, тогда я быстро-быстро сделаю уроки после полдника и не пойду играть с Лало, его, я думаю, не выгонят. Но если Лало захочет играть с бутылками в шесть, а кино будут показывать хорошее, я не пойду помогать ему наклеивать этикетки, красивее кино ничего не бывает. Вот если учительница музыки назначит урок на два часа, мне не придется ждать до трех. Но если Алиситу не накажут, тогда я не смогу играть с ней до трех. Алисита всегда говорит, что ее наказывают и не разрешают играть, но один раз она сказала неправду, потому что мать ей подмигивала. Алисита – самая красивая в классе. Я сижу за партой с мальчиком. Алисита сидит с белобрысой Гонсалес. У Алиситы волосы темные, только не черные, а каштановые, такие чистенькие, что хочется потрогать, а в волосах белая широкая лента из шелка. И лента блестит, и волосы блестят. Лента блестит вовсю, а вода в колодце почти не колышется, когда поднимешь крышку; заглядываю внутрь, чтобы бросить ведро, бах! – отпускаю цепь с ведром, и тут появляется солнце и разлетаются брызги, так здорово, капельки блестят, а я поднимаю ведро, и опять – бах! – летят брызги, все капли горят, как фонарики, а потом гаснут, ведь колодец надо накрывать крышкой, а то песку наметет. Я видел, как Алисита сама причесывается, и пробор сама делает, сначала перекидывает все волосы вперед, длинные такие, красивые, они локонами называются, волосы – это у мужчин бывают или у животных, только не очень грязных, у грязных – шерсть, у Пиручи волосы грязные-грязные, как шерсть, зато у Алиситы локоны, потому что они очень мягкие и без мелких кудряшек, так красивее, и спадают вниз, пушистенькие, а кончики загибаются кверху и целятся в меня, и если я подхожу и наматываю их на палец, Алисита говорит: «не порть мне прическу». Волосы у нее блестят, и надо говорить «локоны», такие они красивые, будто ниточки, которые растут из белой головы. Я однажды разглядывал у Алиситы голову, мы тогда во вшивых играли, это она нарочно такую игру придумала, чтобы посмотреть голову у Чавес, а то, говорят, у нее вши водятся, потому что она чумазая, с желтыми от соленой воды зубами. И голова у Чавес была до того грязная, что мы ничего не увидели, а под конец мне досталось смотреть голову у Алиситы, и она была белая-белая, даже белее лица, и ярко блестела, и волосочки росли все как ниточки, как нитки для шитья, только не такие, какими носки штопают, а какими мама вышивала красные цветы на покрывале, они лучше всех получились, и я, когда вошел в комнату, подумал, что кровать загорелась. А волосочки в локонах Алиситы все разные, потому что один блестит, другой нет, третий чуть-чуть, четвертый нисколечко, и если она шевельнется, то который раньше блестел, уже не блестит, а блестит другой, а рядышком блестит то больше, то меньше и все время меняется. Халат весь в складочках, как у учительницы, и коротенький: Алисита садится, и видно прививку. Они с Гонсалес вечно рисуют ромашки и говорят про женихов, а после зачеркивают лепесток, потом еще один и еще и говорят «любит сильно, чуть-чуть, нисколечко». Я хочу быть женихом Алиситы, ее волосами лучше всего играть в «любит не любит», возьму локон и стану считать у Алиситы волосы, а волосы-то возле головы, где все мысли и секреты, у них с этой Гонсалес полно секретов, то и дело переглядываются между собой и сразу смеются, потому что угадывают мысли: из какого класса жених, из третьего, как я, из четвертого или из пятого. Эктор третий год учится в колледже и живет в пансионе с отцом, в Буэнос-Айресе. Когда я решил задачу, я быстрее всех решаю, потому что лучший в классе, то принялся разглядывать Алиситу, у нее локон выбился из-под ленты, и смотрел, как один волосочек блестит, другой нет, третий не очень, «сильно, чуть-чуть, нисколечко». Тут она шевельнула головой и все блесточки поменялись, и я дальше не мог смотреть. Это я потом подумал: надо было что-нибудь сказать, чтобы она не двигалась, сказать, что рисую ее или еще чего, но я не догадался. Гонсалес смотрит на меня с открытым ртом и ничего не говорит. А Алисита разговаривает, и над всеми смеется, и рассказывает про старшую двоюродную сестру, которая учится в школе Линкольна и делает монашкам разные пакости, по ночам она встает с другими девочками и идет босиком в уборную читать книжки про любовь, а еще они пробираются на кухню и воруют печенье, только она не знает Тете, которая тоже учится у монашек в Линкольне. Тете почти что моя двоюродная сестра. Алисита не боится вставать ночью и хочет, чтобы ее отдали в Линкольн. Хорошо, что Тете приедет в Вальехос, мы будем играть после обеда, а то мне скучно, когда мама спит в сиесту. Вот если бы пришла Алисита, но она не приходит, потому что ее мать дружит с матерью Луисито Кастро и Алиситу водят играть к Луисито, я однажды видел, как он маленького бьет, это нечестно, он высокий и старше меня, в четвертом учится, ему десять лет, а мне девять, только он балда, разговаривает, а у самого каша во рту. Мама говорит, что лицо у него тупое, как у матери, и разговаривает он хуже трехлетнего. Алисита однажды сказала, что Луисито ее спросил, хочет ли она быть его невестой, вот идиот, с его-то ослиной мордой! Как он маленького мальчика ногами бил, меня он однажды заметил в кино, когда я подошел угостить Алиситу карамельками, и уставился на меня, а ботинки у него такие с толстой подошвой, «ты не бойся и врежь ему хорошенько» – сказал папа, откуда он узнал? я ведь одной маме сказал, надо хорошенько врезать, когда Луисито отвернется, врезать прямо в живот, а дверь оставить открытой, чтобы убежать, а вдруг он меня снова после английского встретит? Алиситу учительница любит больше других девочек, больше всех, учительница ведь ходит к ним домой и дружит с ее тетей, тетя белая, красивая и не красится, а лицо, как будто она в церковь собралась, и худое, мама говорит, что здоровье у нее слабое, чуть что – сразу болеет, а у меня нет тети-учительницы. Учительница однажды спросила Алиситу, как тетино здоровье, тетя тогда аиста ждала; каждый день подходила к парте Алиситы проверить домашнее задание и спрашивала про здоровье тети, ведь если она будет болеть, когда появится ребеночек, то не сможет давать ему грудь, тетя худая и совсем без груди, из-за этого, наверное. А однажды Алисита пришла вся довольная и сказала, что у тети мальчик и чувствует она себя хорошо, так что она, наверное, дала ему грудь; тетя женилась на одном дяде из банка, с красивым лицом, он всегда ходит в хорошем костюме – папа такой не носит, в белой рубашке и галстуке с маленьким узелочком, как в каталоге «Гэт и Чавес», он хороший и, похоже, никогда не сердится, а работает в Национальном банке, где мраморный пол, который натирает мать Фелисы, такой большой, что можно танцевать, и окошки там с позолоченными стойками, а за ними сидит и занимается счетами дяденька, который женился на тете Алиситы, с лицом как в кино. И новорожденный ребеночек, когда научится говорить, поцелует его и скажет «я очень люблю тебя, папа», а вдруг он поцарапает малыша бородой? Ни капельки не поцарапает, он ведь всегда бреется и сидит в окошке, а кругом все блестит: золотые стойки, и мраморный пол, и лицо выбритое. У папы борода царапается, потому что он нервничает из-за бочек, которые стоят на складе грязные, с фиолетовыми подтеками от вина, а сам он вечно ходит в пончо мертвого дяди Перико… Пончо коричневое, как земля, если подует сильный ветер, дюны передвигаются и надо затыкать бочки, а то я из них вынимаю пробки и заглядываю внутрь. Я взял и нарисовал дяденьку, который женился на тете Алиситы, он получился точь-в-точь, я ему оба глаза почти одинаковые сделал, большие, открытые и с ресницами, нос маленький и рот маленький, с тонкими усиками, а волосы спереди горкой и без пробора, как у Роберта Тейлора, если бы дядя Алиситы был артистом, он постарался бы жениться на Луизе Райнер в «Великом Зигфельде», и она не умерла бы от болезни, а то она лежит при смерти и звонит по телефону бывшему мужу Зигфельду, который ее бросил и ушел к другой, и говорит ему, что здорова, чтобы не расстраивать Зигфельда, и это только половина фильма, но она больше не появляется, потому что сразу умирает, а лучше бы в этот момент позвонили и Луиза Райнер пошла открывать, а это кто-то ошибся дверью, это дядя Алиситы, но Луиза Райнер очень устала, пока вставала и говорила по телефону, и она падает в обморок у самых дверей, а он входит, поднимает ее и тут же зовет посыльного, потому что дело происходит в роскошном отеле, а посыльный – это мальчик без отца, и отчим его бьет. И он посылает мальчика в аптеку за лекарствами, а сам пока укладывает Луизу Райнер на диван и зажигает камин, укрывает ее индейским кильянго, только из белого горностая, чтобы Луиза Райнер согрелась, а то она замерзла, и тут понимает, что она вот-вот умрет. И все это с помощью мальчика-посыльного, который возвращается с кучей лекарств. А в «Великом Зигфельде» она умирает по-настоящему в середине фильма и больше не выходит, мне эта артистка нравится, а после появляется Мирна Лой, которую я не очень люблю, она высокая и никогда не умирает ни в одном кино, я больше люблю Луизу Райнер, которая всегда играет хороших и все ее обижают, и иногда она умирает, но когда умирают в конце, это красиво, а если в середине, то уже больше не появляются. И хорошо бы дальше в фильме был дядя, который женился на тете Алиситы, а маленький посыльный помогал бы ему, и они станут ухаживать за Луизой Райнер, а маленький посыльный пойдет на кухню отеля и стащит равиоли, куропатку и несколько ломтей рулета, нет, лучше огромный торт с начинкой из мороженого и глазированными фруктами, и принесет в номер, и она сперва говорит, что не хочет есть, но дядя Алиситы начинает рассказывать, как они будут лепить больших кукол из снега, который падает за окном, и кататься на санях после обеда, а маленькому посыльному делается грустно, потому что его не зовут, но по крайней мере во время рассказа Луиза Райнер съедает несколько равиолей, немного куропатки и большой кусок торта, ведь ей никто никогда не приносил никакой еды. Дядя Алиситы замечает пианино и садится играть, маленький посыльный отбивает чечетку, а Луиза Райнер принимается петь, как в начале фильма, дядя слушает, открыв рот, и переглядывается с мальчиком, который съедает немножко торта, но его за это не ругают. И каждый день после банка дядя Алиситы приходит ухаживать за Луизой Райнер, а маленький посыльный рассказывает ему, ела она сегодня или нет, ведь теперь у нее в номере много всякой еды. А однажды дядя целует ее в губы и говорит, что любит ее, а я из кухни отеля бросаю монетку проходящему по улице шарманщику, чтобы он сыграл, и Луиза Райнер потихоньку встает и понимает, что выздоравливает, и они идут танцевать. Она довольна и думает, что теперь они будут гулять вместе и поженятся, но дяде грустно. Входит маленький посыльный, видит, как они танцуют, и думает, что они поженятся и возьмут его жить с собой. И он подбегает и обнимает и крепко целует дядю в щеку, а у дяди красивое лицо доброго человека, который чисто выбрит и гладко причесан с бриолином, и говорит ему: «я больше не вернусь к отчиму!», и поворачивается сказать Луизе Райнер, что они будут жить в домике в заснеженном лесу, и замечает в глазах Луизы Райнер слезы: оказывается, дядя Алиситы ушел и уже не вернется, потому что теперь у тети Алиситы ребеночек и дядя больше не сможет ходить к Луизе Райнер после банка, ведь он женатый. И здесь бы кино кончилось, и не знаю даже, умирает Луиза Райнер или нет, но это не важно, потому что, если умереть в конце, все равно в этом кино тебя уже не покажут, а маленький посыльный плачет каждую ночь, тихонько, чтобы нервный отчим не проснулся и не накричал на него. Учительница отвесила Чавес такую сильную оплеуху, какой я в жизни не видел, бедная Чавес, она хорошая и самая маленькая, в строю стоит после меня, а живет на земляной улице, зато я лучше всех рисую, Алисита тоже, но хуже меня, и я лучший ученик в классе, а только потом она. В прошлом году у меня вместо музыки был катехизис, надо было ходить к монашкам и все такое. А завтра день рождения у Гонсалес и придет Паки, она большая, в пятом, «без синяков и шишек не вырастешь мужчиной», говорит папа, он хочет купить мне большой велосипед, а я упаду, вот Паки не падает, потому что она большая и учится в пятом, и вообще она хорошая, почти красивая, только лицо худое. А у Алиситы лицо толстое, красивое, и зубы красивые, только по бокам длинные, как у собак, и от смеха глаза как у японки или китайки делаются. Я сестру Клару больше всех люблю, она молоденькая, мама ее ни разу не видела и не верит, что она такая красивая была, совсем как святая Тересита в книге для молитв. Она с первого дня катехизиса смотрела на меня ласково, а потом, когда увидела, что я все молитвы, и заповеди, и всё-всё выучиваю, вообще меня полюбила и назвала «служкой», это она хотела из меня священника сделать, чтобы служил в церкви. Священника мы видели мало, а серьезная сестра Мерседес пришла, только когда мы первую книжку с молитвами кончили; я каждый день ходил к сестрам на катехизис, и мне больше не хотелось смотреть изнутри их колледж, где одни девочки. Шторы там без морщинок и черные, как платья у монашек, все из одной черной ткани. С сестрой Кларой я не боялся, в первой книжке были заповеди и про младенца Иисуса с волхвами, но во второй книге сразу пошло про конец света. Конец света начинается с грозы. Он может в любую ночь наступить. И надо молиться перед сном, чтобы быть готовым. И вообще надо молиться, даже когда не конец света, а то наутро проснешься, а мама или папа мертвые, они могут умереть во сне. Конец света начинается с грозы, пока все спят, и гром гремит тихонько. И молния сверкает, но все окна закрыты, и ее никто не видит. Потом падают капли дождя. И еще немного грома, как в грозу, но не больше. Но вот уже все бушует по-настоящему, и мама просыпается поставить заслонки в канавках, чтобы не затопило грядки, и смотрит на небо, а там молнии, сразу много, вдруг делается светло, как днем, и все во дворе видно, даже кур в дальнем курятнике, они все стоят как каменные и смотрят. А гром потихоньку становится сильнее и сильнее, и тут словно стреляют из пушки, и уже ничего нельзя поделать: сверкает длинная молния, сплошь из электричества, и ударяет в середину площади, и земля раскалывается, как уголек. А один мальчик спросил сестру Мерседес, не погаснет ли пожар от дождя, а она ответила, что «будет только хуже», потому что «дождь прольется огненными каплями», тогда я даже не знаю, куда нам деваться, ведь дома загорятся, как бутерброды, сверху от дождя, а снизу от горящей земли, и всему придет конец. А Гонсалес спросила, можно ли будет людям спрятаться в церкви и в колледже у сестер, а сестра Мерседес сказала, что нельзя, что «все будет закрыто на ключ и на засов, ибо святой отец и сестры первыми предстанут перед Господом на Страшном суде». Значит, они первые и попадут под огненный дождь, и капли станут дырявить черное платье монашек и черную сутану священника и до того их продырявят, что через дырки будут видны всякие гадости: и виноградинки, и спутанные трубочки, и зеленая чашка вверх ногами – в органах пищеварения и размножения. Только грешно так думать про монашек и священника, ведь Бог их любит, над ними, наверное, прольется другой дождь, из черных капель кипящей смолы, чтобы дырявить и сразу затыкать все черным, как когда улицы мостят. Сестру Клару жалко, красивая она, лицо у нее зеленое, но доброе, как у Оливии де Хэвилленд, я ей сказал, что она хорошая, как святая Тересита, и не пугала меня концом света. На ночь нельзя много есть, а то плохие сны приснятся, и мама не дает мне больше на ночь яичницу, даже яйца всмятку не дает. Не могу заснуть, а то страшные сны будут, мама с папой гасят свет, значит, уже всю газету прочитали, я иногда слышу, как мама папе вслух читает, ведь папа у нас балованный, про Тобрук, и про Роммеля, и про Пантеллерию, надоели ужасно. Па-кита грозы не боится. Она приходит каждую субботу в сиесту, играет со мной и с моим соседом по парте. В джунгли – лучше всего. Жаль, нет теперь грушевых деревьев, там самые хорошие джунгли были, их рано утром срубили, я, когда встал, уже знал, что деревья срубили почти под корень, только пенечки остались и больше ничего, надо было обходить вокруг всего склада, чтобы не идти через двор и их не видеть. Я не пошел смотреть на пенечки, но дереву, наверное, очень больно, когда его рубят топором, и раз оно такое светленькое внутри, то должно быть помягче, пап, а мягкое дерево можно жевать? «нет, нельзя», пап, а деревья что-нибудь чувствуют? «нет, не чувствуют», но склад пришлось расширять, и папа не хотел, чтобы рубили деревья, и я тоже. Изо всех сил постараюсь больше про это не думать. А папа тоже не пошел смотреть на срубленные деревья, обошел вокруг склада, чтобы не видеть, и я спросил, не плакал ли он, потому что глаза у него были красные, а он сказал, что мужчины не плачут и что это от сна. Но я видел его, когда он только встал, и глаза у него были не такие, зато волосы разлохматились и борода выросла колючая. Мама сделала как я, закрыла глаза руками, и теперь джунгли у нас на складе, где бочки стоят в ряд, а толстая доска перекинута с одного рада на другой, это река Амазонка. Крокодилы спрятались под досками, девочка должна перейти на тот берег и падает с доски, летит прямо в реку. Она должна убежать от крокодилов, а то они ее проглотят своей большущей пастью. И если ее поймают, то приходят хорошие, которые должны отнять девочку у крокодилов, но если ее успели съесть, тогда игра кончается и надо сразу меняться, и девочка превращается в крокодила, а крокодил, который ее поймал, отпускает ее и бежит к хорошим, потому что девочка уже нехорошая и может его съесть, а я закричал: «давайте другую игру, чтобы девочка не была крокодилом», но она стала крокодилом, и у них такая большая пасть, что они могут проглотить человека целиком, они страшнее львов, только еще страшнее хищные растения со дна моря. Я думал, Алисита хорошая, но она все подмигивает своей матери или этой Гонсалес, «давайте играть в другое» – кричу я Паки, а она становится крокодилом, Алисита вдруг начинает вредничать, и не показывает свой рисунок, и не отвечает, когда я с ней говорю, и врет мне, подмигивая, а глаза у нее все время красивые, как у китайки, и смеются, и зубы у Алиситы красивые, только по бокам длинные, как у собак… а может, они и не собачьи вовсе… они уже наполовину крокодильи, и ноги в носочках гладенькие… а вдруг я сейчас до нее дотронусь, и окажется, что кожа совсем даже не гладенькая, а это настоящая зубчатая корка, как у крокодилов на хребте, липкая и такая твердая, что нож не втыкается, и все, кто падает в воду, из последних сил стараются воткнуть нож ему в хребет, но не могут, и тогда крокодил, изловчившись, их съедает. Только когда перевернешь крокодила вверх ногами, можно увидеть мягкий живот, светлый такой, желтый, вот туда нож втыкается легко. Но не буду больше про это думать, а то нехорошо. Я знаю одно стихотворение по-английски. А учительница не знает песню Джона Пейна из «Уик-энда в Гаване», я хотел ее по-английски выучить. Рита Хейворт в «Крови и песке» поет по-испански, и папе понравилось, кино тогда показывали в пользу испанского землячества: испанец Фернандес пришел к нам продавать билеты, и папа себе тоже купил. Папе не понравится, ой как страшно, нет, не понравится, а ему очень-очень понравилось! такой довольный вышел, что сходил, «я теперь всегда с вами в кино ходить буду», он, пока в зале сидел, про все свои складские счета забыл, и мы шли из кино пешком, а папа говорил, что Рита Хейворт нравится ему больше всех других артисток, и мне она больше всех других начинает нравиться, папе понравилось, как она «торо, торо» делала Тайрону Пауэру, он на коленях стоял, как дурачок, а она, вся в прозрачной одежде, даже корсет видно, идет к нему, чтобы поиграть в корриду, это она смеялась над ним, а в конце она его бросает. Иногда у нее злое лицо бывает, она красивая артистка, но предательница. Пап, а какие места тебе еще понравились? а какая артистка нравится больше? Рита Хейворт? и так мы весь ужин проговорим про кино, это все равно что снова его посмотреть? а еще лучше пойти в кафе «Ла Уньон» и сидеть там за стаканчиком пива с бутербродами, и если мимо пройдут Алисита с матерью, они тогда увидят папу и какая у него белая рубашка и темно-синий костюм, а то он никогда его не носит, и лицо красивое без бороды, и волосы набриолиненные. И я уже хотел сказать, что надо пойти в кафе, но на углу кино стояли рабочие со склада, и я стал тянуть папу за рукав, но он пошел к ним и давай говорить, чтобы они пошли на фильм и что по радио передают чемпионат боксеров, только и было слышно «чемпионат, чемпионат», и я сказал маме, что надо пойти в кафе, а она посмотрела на меня, чтобы я замолчал, а то придется всех приглашать и платить за них, и я хотел сказать то же самое папе, чтобы другие не слышали, но он позвал их к нам домой, еда, говорит, найдется, есть копченая колбаса и немного вина, и можно послушать бокс, только про этот свой бокс и говорили, а эти дураки из-за бокса не пошли вечером на «Кровь и песок», до чего бы здорово было все-таки пойти с папой в кафе и взять бутербродов из сдобного хлеба, они самые дорогие. А в кино он потом больше не ходил, говорит, что без толку, все равно, говорит, ничего не увижу, потому что перед глазами будут стоять складские счета с долговыми расписками и просроченными векселями. Но «Кровь и песок» он посмотрел. А нашей учительнице из первого класса «Кровь и песок» понравился? – так хотелось пойти и угостить ее карамельками, но мама не разрешила. Учительница на самых последних местах сидела с кривоносым мужем. В первый день занятий я опоздал в школу, потому что до последней минуты боялся, что захочу какать, а у нашей учительницы из первого класса был халат с широким тугим поясом, как в «Унесенных ветром», высокие каблуки, чтобы ходить на цыпочках, кудряшки и лицо красивое, как у балерин, танцующих в ряд, а не предательское, как у Риты Хейворт: папа говорит, что она из всех самая красивая. Напишу большую букву «Р», от слова Рита, и большую букву «X», а сбоку повыше нарисую гребень и кастаньеты. Только в «Крови и песке» она предает хорошего парня. Не буду рисовать Р. X. большими буквами. А занятия уже начались, и тут: «мальчик, иди к доске», издалека доска казалась черная, гладенькая, а вблизи была сплошь щербатая. Учительница своей рукой водила мою, и на доске остались нарисованные палочки, потом отпустила мою руку, а у самой на руке было такое огромное кольцо, и я увидал зубы учительницы, потому что она улыбнулась, и нарисовала на доске еще один ряд палочек. Мама никогда не носит высокие каблуки, как у нее, а я не оборачивался и не шумел с ребятами, всегда надо смотреть на учительницу, у нее глаза накрашенные, брови ниточкой, черные кудряшки на лбу, в кудряшках гребень с камушками, и столько складок на халате, и каблуки высокие, чтобы ходить на цыпочках, и все блестит, серьги и кольцо блестят, как золотые, в гребне блестят камушки, и пальцы на ногах блестят лаком, точно варенье из слив, так бы и съел. А в кино я всегда с ней издали здороваюсь, и она мне чуточку улыбается, а мама никогда не хочет подойти, чтобы постоять и поболтать немного с учительницей из первого класса. А я остановился поболтать возле дома Рауля Гарсии во второй раз, в первый раз я шел по стене за складом, смотрю, а на той стороне Рауль Гарсия дрова рубит во дворе, он меня увидел, и мы стали разговаривать, я его спросил, может, он из Буэнос-Айреса, а сам сразу сказал, что был в Буэнос-Айресе и ходил там в театр, а еще очень хотелось спросить, любит он эту Мильян или нет. Мильян ходит в трауре и глаза закатывает, как мертвая, и Рауль Гарсия всегда с ней, он же не работает, и матери у него нет, их два брата, живут с отцом и сами себе стирают, а старик готовит, и ни один не работает. Мы, когда с мамой в кино идем, всегда видим в дверях старика, или Рауля Гарсию, или брата. Мама говорит, что он целый час расчесывает перед зеркалом свои кудряшки, волосы у него длиннее всех в Вальехосе, когда они только приехали, все смеялись, я думал, он из какого-нибудь цирка; брат худой, с зеленым лицом, как у сестры Клары, отец с выпученными глазами, а Рауль Гарсия, когда танцует в клубе со своей Мильян, закрывает глаза, а лицо довольное, как будто спит и ему снится, что он танцует не знаю где, где ему очень нравится, при дворе Марии Антуанетты с Нормой Ширер в самом высоченном парике. Есть парни, которые погуляют с девушкой и бросают, а бывает, что не бросают и женятся, или гуляют с распутными учительницами, которые шляются с торговыми агентами, но Мильян не такая. Только ноги у нее толстые, и, когда танцует, она вся вперед валится, точно в обмороке, и я хотел спросить Рауля Гарсию, когда стоял на стене, просто он ее любит или думает жениться, не хочу, чтобы он женился, он ведь красивее ее, но он тогда рубил дрова без рубашки, и было видно, какие у него руки и грудь сильные, боксерские, как у злых гангстеров, и очень хотелось проколоть ему твердые мускулы на руке швейной иголкой, или толстой булавкой, или спицей, которой ковры делают. Кровь у него не пойдет, потому что мускулы боксерские. А на лице у него нет боксерских мускулов, лицо хорошего героя, который погибает на войне. Все эти Гарсии встают в двенадцать, и старик сердитый, и два брата сердитые, они между собой не разговаривают, а тогда он рубил дрова, и я ему рассказал, что был в Буэнос-Айресе, а он Буэнос-Айреса не знает, и мне стало стыдно, что я спросил, «вечером я ходил в Буэнос-Айресе в театр и видел „Венецианского купца“, только ничего мы не видели, потому что это лучший спектакль и на него никогда нет билетов. Мама рассказала мне сюжет. А он сказал, что как это я такой маленький все так хорошо понимаю, и я ему чуть не сказал, что боюсь грозы, он, наверное, не боится ни громов, ни молний, как лесорубы или как конные полицейские в Канаде, вот было бы чудесно жить с ним в лесной хижине, потому что он такой сильный, что может убивать медведей, и если я останусь лежать без сознания в санях среди снега, он придет и спасет меня, а в хижине у него уже приготовлен стаканчик пива с бутербродами из сдобного хлеба, который мы привезли из города, и я стану рассказывать ему все про Буэнос-Айрес, а потом каждый вечер буду пересказывать новый спектакль, а потом начну рассказывать кино, и мы будем играть в игру – какое кино самое красивое, и сделаем список, а потом, какая артистка самая красивая, и кто лучше играет, и какой музыкальный номер понравился ему больше из тех, что я рассказал, а то он мало видел: почти все кино про гангстеров. Рауль Гарсия пригласил бы на танец учительницу из первого класса, только она женатая, так было бы лучше, потому что у нее не толстые ножищи, как у Мильян, и ходит она всегда на самых высоких каблуках, и она красивая, такие девушки сначала живут бедно и выступают в дешевых кабаре, и один гангстер командует ею, а один парень из оркестра в нее влюбляется, это Рауль Гарсия, и они вдвоем решают бежать и проходят через тысячу опасностей, пока не прячутся на корабле, отплывающем в Японию, в каюте очень старого пьяницы матроса, который их не замечает, и им надо раздеваться, а она сперва не хочет, но он начинает ее целовать, и вдвоем они решают тайно пожениться перед Богом среди моря, днем они прячутся в спасательной шлюпке, а ночью, когда пьяница матрос уходит на вахту к штурвалу, идут в каюту, раздеваются, целуются, ложатся и спят, целуясь и обнимаясь, и ей больше не стыдно, что она голая, потому что они уже поженились. И они целуются длинными-предлинными поцелуями, такими, когда очень любишь, и она счастлива с Раулем Гарсией, ведь он такой добрый и ничего не боится, а вот гангстер был ужасно злой и только хотел делать ей больно. И они просят ребеночка, она молит святую Тереситу о ребеночке для себя и не знает, получит его или нет, а путешествие длинное и конца ему не видно, и тут она видит, что у нее начинает расти живот, это он наполняется молоком для ребеночка, и в одно прекрасное утро ей становится плохо из-за огромного живота, голова кружится, а Рауль Гарсия ухаживает за ней и старается утешить, а то она совсем выбилась из сил от такого длинного путешествия, вечно в спасательной шлюпке, и тут они слышат детский плач и смотрят друг на друга, и лицо ее из зеленого, как у сестры Клары, делается от радости красивым, и она посылает искать ребеночка, которого Бог тихонечко спрятал в свернутом канате, и отец находит малыша и целует его и несет к матери, которая сразу дает ему грудь, а на другой день они приплывают на остров с пальмами, и ей надевают на шею венок из цветов, и полиция никогда их уже не найдет. Теперь я сяду рисовать афиши – к одному кино про полицейских, и сиеста пройдет быстрее, хорошо хоть завтра мне будет все равно, что во дворе грязно и мы не сможем играть, ведь в четыре часа день рождения у Гонсалес и пойдут все ребята, которым есть во что нарядиться. Мама пообещала мне сегодня не спать, но папа ей не дал, а в три я сегодня иду на музыку, эти противные гаммы, после английский, а после я поиграю немного с Лало, а после перепишу начисто задачу на правило пропорции и перерисую для иллюстрации мельницу, только не маленькую водяную, как за складом, а намного лучше, голландскую мельницу, и к ней четыре больших желтых крыла в клеточку и пейзаж с холмиками, почти сплошь покрытыми разноцветными тюльпанами, Алисита сказала, что ей этот цветок больше всех нравится, и еще сказала, что ее наказали, „Того, не приходи играть“, а маме я все-говорю-и-говорю: поедем в Ла-Плату, там кино новое показывают, и торты есть выше, чем в Вальехосе, и игрушечные магазины, можно целый час стоять перед витриной, и бабушкин дом со вторым этажом, и единственное, чего там нет, это венков из цветов, как в кино про Гаваи, и тюльпанов нет, они только в Голландии есть, но их нельзя прислать из-за войны. Если Алисита однажды расплачется и раскричится, что хочет тюльпанов, ей их не смогут купить, потому что нету, нету, и все тут. Можно только нарисовать или лучше купить дорогого тонкого картона всех цветов и навырезать тюльпанов красных, оранжевых, кремовых, желтых, голубых, фиолетовых, сиреневых, синих, розовых, белых и побрызгать духами, а она потом уж не знаю чего сделает, может, на стену приклеит или положит в тетрадь, а лучше всего, если я вырежу такие красивые тюльпаны, что она будет прикалывать их заколкой, сегодня розовый тюльпан, завтра голубой, к своим волосам, до чего же у нее красивые локоны, как нитки, которыми вышиты блестящие цветы на мамином покрывале. Семь; семь часов, а день рождения все не кончается, темно, как в двенадцать ночи, в этом парадном никто не живет, прижмусь к стене, и папа, если пройдет, меня не увидит. Мам… никому не рассказывай! Мама в кино… молния как сверкнет посреди дня рождения во дворе у Гонсалес, вот если бы она ударила перед румбой „Мария из Баии“, как „Мария из Баии“ началась, так молния бы и ударила. Мам… не говори никому! знать бы, где я его не встречу… дома или в кино? ребята пока на дне рождения, под конец принесут еще торта, сейчас на улице никого нет, прямо на тротуаре могут убить кого-нибудь, и свидетелей не будет, а все солененькое из закуски для взрослых, там много должно остаться, а может, он дома? или пошел с мамой в кино? неужели папа ее одну в кино отпустил? Здесь, в парадном, я могу спрятаться, как дрянная Паки и Рауль Гарсия тогда во дворе, неужели он маму в кино одну отпустил? может, мама в кино с Фелисой! а папа дома, и я могу прибежать в кино, ведь папы не будет рядом с мамой, и он не узнает, что случилось, а то обманывать грешно, и мне придется рассказать все папе, нет, папа в кино, сегодня он точно в кино, я прибегу домой и умоюсь, и папа не узнает, что я плакал, войду в уборную, подойду к умывальнику… а папа там, а я его не видел! и он увидит, что я плакал на дне рождения у Гонсалес! а вдруг его нет? только он всегда есть, когда мы приходим из кино… но он куда-нибудь ушел, может, его позвали играть в баскский мяч, и вышло, что они как стали играть, так и увлеклись и поехали на встречу в другой город… а после еще в один… а завтра воскресенье и обратного автобуса не будет. Али-сита в бумажном колпачке с бахромой повернулась ко мне и сказала (ей уже отрезали торт), что он ужасно противный, много жирного крема, я в таком же колпачке сел рядом с ней и взял добавку шоколада, а все ребята побежали во двор, только Паки состроила из себя взрослую и осталась в столовой слушать взрослые разговоры. Мы играли в толкалки: бегали, толкались и падали, а младший брат Гонсалес, толстый такой, даже не мог подняться. А теперь что они делают? день рождения будет до восьми, я подарил ей „Робинзона Крузо“. А отец Гонсалес пришел и сказал, что это дикие игры, и уже сделалось холоднее, от пота под мышками холодные капли, и загнал нас обратно в дом: больше всех орал и хулиганил этот тупой Луисито Кастро, нарочно такую пыль поднимал, а что мы будем делать внутри? взрослые танцуют, и ребята пошли танцевать, и я пригласил Алиситу, не сбивался с ноги, и получилось хорошо, хоть мы и не умеем, кончалась одна песня и начиналась другая, а Алисита рядом говорила мне, у кого из девчонок самое некрасивое платье, ведь Алисита не бегала секретничать с Гонсалес, стояла рядом и ждала новую конгу, а вальс, это когда кружишься, конга, когда гуськом ходишь, а румба, когда качаешься, и тут Алисита пошла в уборную. Ой, какой стол у взрослых! полный кувшин винного крюшона, и мне дали глоточек: полный кувшин воды лимонного цвета, которая жжет горло. А вот еще одна румба, „Мария из Баии“, это самая красивая песня для танца! а Алисита как раз пошла сейчас в уборную? в уборной никто не отвечает, и никого там нет, а в комнате наверху дверь закрыта: можно открыть дверь в чужом доме? и там внутри была одна девочка, похожая на Алиситу, наверное, поймала ее в уборной и отняла платье. Только это была Алисита. Сидела и играла в домино с Луисито Кастро. С этим, у которого ноги лошадиные. И смотрела на меня смешливыми глазками. Они играли в домино вчетвером, Гонсалес с еще одним мальчиком из класса Кастро, а Алисита со своими китайскими глазками сказала, что она играет в секреты и я должен уйти. А я схватил ее за руку и тянул, чтобы она шла играть в танцы. А Луисито Кастро сказал, чтобы я уходил, не то он сломает мне ногу, папа, неужели этот мальчик такой плохой? пап, Луисито только так говорит, что сломает мне ногу, но он ведь не будет плохим и ничего мне не сделает, надо было его первым ударить? он переломал мне ногу? иголки, тысячи иголок воткнулись разом, прямо как ударили молотком, это пинок Луисито Кастро, изо всех сил он двинул ногой в ботинке. А я сразу вспомнил, что не должен плакать, пап, а пап, сильно я вообще не плакал, постарался тихонько-тихонько: если бы Алисита отвернулась к окну посмотреть на уличных музыкантов, то не заметила бы, как мне больно до слез, а она не отвернулась? может, я заберусь на пальму?… и прыгну с крыши на крышу, ухвачусь за веревку на колокольне, оттолкнусь и полечу, даже не вспотев, до самой Ла-Платы смотреть витрину, где игрушки с лампочками, а то Паки не верит, что есть такие игрушки, и резиновые утки есть, чтобы играть в большой раковине, и еще разной-разной формы есть, только я ни одной не видел в форме крокодила, вот страшно вдруг увидеть его в раковине, с большущими зубами, если у Алиситы такие вырастут и Луисито Кастро окажется рядом, ему придется проткнуть ее несколько раз ножом, только хочу, чтобы нож глубоко воткнулся в твердую зубчатую корку на хребте, потому что это самое противное и гадкое у крокодилов, а когда приходится втыкать нож снизу в гладенький живот, светлый такой, желтый, тогда жалко, ведь от ножа он весь расковыряется и все гладкое испортится, а это у крокодила самое нестрашное и непротивное место. Не пойду играть к Алисите, а этому Луисито Кастро, только он от меня отвернется, проткну лицо ножом сбоку от носа, не пойду больше ни играть, ни полдничать, глупый я был, что пропускал кино несколько раз, когда играл и забывал про все, глядя на Алиситу, как она причесывается, на ее пряжку, кусок хлеба с толстым слоем крема, как она рассказывает чего-то, смеется, прыгает в белых носочках, глазки как у китайки, так и сверкают огоньками-искорками китайских фонариков, только я не смогу больше ходить, изо всех сил постараюсь думать про другое, но Алисита играет в магазин, делает печенье, качается на качелях, качает куклу, я всегда что-нибудь у нее разглядываю, пряжку, халат со складками, гладкие ножки, фонарики, прививку, но я не смогу больше к ней ходить, только если спросить, что задали, когда заболею и пропущу школу, ну и пусть, скоро Тете приедет, Тете богачка, можно играть все сиесты, она, когда приедет в Вальехос, у нас будет жить, и я дам ей играть во все, что украл у Паки. Пойдем, Паки, пойдем, если тебе скучно, уйдем с этого противного дня рождения, Паки было скучно, ее не приглашали танцевать, потому что она для взрослых маленькая, так ей и надо, плохая она, плохая, сучка, на обратном пути вся улица темная, а она никак не хотела верить, что в Ла-Плате есть игрушки, которые ездят от электричества, давно уже темно стало, как сейчас, у отца Паки одна только Паки есть, и он нехороший? он девчоночий отец и нервничает из-за своей портняжной мастерской? Мама смотрит „В поисках жениха“, какое красивое кино, роскошное, афиши с роскошными домами и праздниками, мама в кино одна сидит? когда снова покажут „В поисках жениха“? не пойду домой, а то глаза красные от пинка, „почему ты дал себя ударить?“ – это папа, „почему он дал себя ударить?“ – это мама, почему я дал себя ударить, мам? и если папа сейчас пойдет мимо, я возьму и прикрою двери в парадном, а долго проходит краснота от слез на глазах? и там, куда не достает свет фонаря, я увидел за полквартала тень Рауля Гарсии возле его дома, когда это он успел познакомиться с Паки? „привет, Паки, ты, как всегда, самая красивая в городе“, и лицо такое состроит, и глаза почти закрыты, „с дня рождения идете? для меня ничего не прихватили?“ и „малыш, какая у тебя красивая подружка“, а сам берет Паки за подбородок, когда же это они познакомились, не пойму, хоть Паки и живет в доме за углом, но у них нет общей стены, как между его домом и двором нашего склада, и тут Паки сказала: „может, покажем Раулю двор, где мы играем?“, только кругом было темно, а лучше бы мы втроем сыграли ночью в пугалки и вошли бы через заднюю калитку, и в такой темноте на земле не видно было мусора, и мы все время спотыкались, а когда подошли к бочкам, Рауль Гарсия сказал, чтобы я шел прятаться и что они будут меня искать, а у самого все кудряшки были набриолинены и лицо стало другое, как у грабителей в кино, но я все равно пошел и спрятался получше за ящиками и бутылями. Сижу и слышу, что они меня не ищут, и тут я сразу понял, что они хотят меня до смерти напугать, подойдут тихонько и крикнут „у-у!“, и тогда я побежал к бочкам, но там никого не видно, залез на одну бочку и увидел тени, которые прятались за старым грузовиком без колес. Вот подойду тихонько и напугаю их, только они не сидели молча, а шептались, фу, какая гадость, в старом грузовике может спать кот, он проснется и станет кусаться, и от криков проснутся крысы и гадюки, и все погонятся за нами, а Паки и Рауль Гарсия… говорят про самое плохое, всякие дрянные вещи, слышатся поцелуи, и Паки сказала, что ей страшно, что он большой, а она уже девушка, только еще очень маленькая, а он сказал, что ей страшно, потому что она никогда не встречалась с мужчиной и не трогала его, а Паки сказала, что боится, что у нее пойдет кровь и что потом он разлюбит ее и бросит, а он сказал, что не бросит, потому что она самая красивая в городе (вранье, самая красивая – учительница из первого класса), и Паки стала его трогать и сказала, что ей страшно, она ведь не знала, что, может, через минуту у него полезут наружу все органы пищеварения и размножения, а он попросил пустить его туда, и я уже хотел закричать Паки, чтобы она спасалась, а то она не рисовала органы пищеварения птицы и не знает, какие там есть гадости, все эти виноградинки и эта зеленая чашка вверх ногами с трудным названием „поперечный срез мочевого пузыря“, и еще этот клубок спутанных трубочек, похожий на туловище ядовитого паука, а Рауль Гарсия со своими циркаческими кудряшками – это птица, у птицы голова почти без перьев, и я собирался закричать, но тут мне вдруг захотелось съесть добавку противного торта с жирным кремом, и еще вдруг захотелось подслушивать дальше, и когда я попросил добавки торта, Алисита показала мне язык, и мне дали другой кусок, но очень хотелось слушать дальше, как он полезет туда и зажмет, чтобы она не могла шевельнуться, и тут он накинется и начнет ее бить и срывать одежду, чтобы посмотреть грудь, и полосовать ножом, пока всю не изрежет, и больно-пребольно щипаться, чтобы оставить синяки… и тут наступит самый ужасный момент, когда покажутся разные штуки, какие есть внутри у мужчины, зеленая чашка, которая шевелится и может укусить, и клубок из трубочек, которые обвиваются вокруг шеи и затягиваются, как петля, и это туловище ядовитого паука, до него дотронешься, и, наверное, так страшно сделается, что закричишь и будешь кричать сильнее, чем девочка, которая сходит с ума в „Вершинах страсти“, но женщины не могут кричать, потому что если кто придет, то увидит, что к ней залезли, и Паки станет шлюхой. А в конце так оно и есть: Паки стала шлюхой, а Рауль Гарсия подлецом, я думал, он хороший, но ни разу с ним не играл, а Паки сказала, что не пустит его туда, только в день свадьбы, и уж не знаю, что он там делал, как будто ему ногой в живот дали, стал говорить „а-а-а-а“, точно задыхался, а Паки начала вырываться и кричать, что вся запачкалась, и тут – раз! – она увидела, что я подглядываю, схватила меня, принялась трясти и говорить, что я болтун и должен поклясться Богом, что ничего не скажу, а потом ушла, Паки, Пакита, я хочу переждать у тебя дома, пока не пройдет краснота от слез! Паки! Паки! у кого я теперь спрошу, пошел папа в кино или нет?! кто мне ответит, что, папы нет дома?! и тут подошел Рауль Гарсия, схватил меня за руку и сказал, что если я хоть кому-нибудь скажу, он мне голову оторвет, и все это с лицом злодея из кино и без крика, чтобы соседи не услышали, а шелудивые коты могли прибежать со двора и потереться о него, они, когда им на хвост наступаешь, как бешеные становятся, а еще из нор вылезут крысы, крысы, которые роются в помойке и поедают все самое гадкое, котов дохлых едят, раздавленных машинами, и гадюки услышат и вылезут из мусора, а еще во дворе могут даже оказаться стервятники, которые делают в воздухе полный круг на всей скорости и кидаются вниз на детей, чтобы тюкнуть их клювом сильно-пресильно. У Рауля Гарсии лицо злодея и похоже на твердую зубчатую корку, а у Паки лицо худое и некрашеное, как у монашек, и клюв не пробивает такую твердую корку, ведь это хребет самых злых животных в мире. И в конце света они сгорят, на Паки свалятся бочки, и она умрет, а потом ее сожрут крысы, Рауля Гарсию разрубит пополам топором работник со склада, когда увидит, что он залез к нам во двор, а Луисито Кастро утонет в колодце с кипящей известью, и сверху на них на всех прольется огненный дождь, который сжигает только злодеев, а хорошие будут в Голландии, в полях с холмиками ждать Страшного суда, и там им ничего не грозит: и где идет дядя, женатый на тете Алиситы, огненные капли не жгутся, они делаются серебристые и легонькие, как дождь из резаной бумаги, и я прыгаю далеко-далеко из этого темного парадного, и дядя Алиситы поднимает меня на руки, красные глаза, говорю я, это от конъюнктивита, и он никогда не узнает, что я дал себя ударить, потому что мы стоим высоко и смотрим, как всякие громы и молнии падают на головы злодеев, и я больше не буду бояться, потому что с нами теперь ничего не случится, и мама машет мне рукой с вершины соседнего холмика, она тоже спасена и стоит там с нашими из Ла-Платы… и хорошо бы Тете успела в Вальехос раньше конца света, она тоже спасется, и учительница из первого класса, и Лало, а в классе мы всегда рисуем и редко пишем диктанты, а после я иду на музыку и на английский и полдничаю, и мы идем с мамой в кино и гуляем по маленьким полям Голландии, и оттуда будет видно, дома папа или пошел в кино, и я смотрю на дядю Алиситы, у него теперь лицо гладенькое и, как всегда, выбритое и такое блестящее, точно у кукол, и глаза уже не человечьи, а из драгоценных камней, которые так дорого стоят, и он прижимает меня к груди и держит крепко-крепко, чтобы никто не выхватил, а еще лучше, если я прилеплюсь к нему, и никто меня уже не оторвет, прилеплюсь к груди, а там возьму и незаметно проберусь внутрь, к дяде Алиситы в самую грудь, и никто нас больше не разлучит, потому что я буду внутри него, как душа внутри тела, рядом с его душой, и сольюсь с ней. А на полях виднеются холмики, покрытые разноцветными тюльпанами, и они начинают блестеть под серебристым дождем из резаной бумаги, блестеть, как цветы, которые мама вышила на покрывале. И если Бог простит Алиситу, она придет на холмики и очень обрадуется, увидев все эти тюльпаны, станет их гладить и целовать, а после побежит целовать дядю, и во рту у нее будет аромат от стольких перецелованных тюльпанов, и она все будет целовать и целовать дядю, а я там, внутри, буду тихонько посмеиваться про себя, потому что Алисита думает, что она очень хитрая, а сама и не заметит, что целует меня.