– Мита, мальчик у тебя – просто загляденье. Славный до невозможности.

–

– Нет, уверяю тебя. Поди, подрос и подурнел, думала я, и лицо грубое стало, как у мужчины.

–

– Вот и я того же боялась! Думала, обязательно подурнеет, ему ведь скоро восемь, а он все такой же славненький. «Мамочка, пойдем к Чоли, у которой дом с лестницей», в этом мерзком городишке ему моя лестница, верно, казалась как во дворце.

–

– Бабушкин дом! он ведь гостил у бабушки и теток в Ла-Плате. Но я же не такая старая, как твоя бабушка, или старая? Смотришь, как растут дети, и невольно задумываешься о возрасте.

–

– Помолодела лет на десять, потому что слежу за собой.

–

– Ты права, дело не в этом. Он и не думал умирать так скоро.

–

– Вот бы рассердился, что я крашу глаза и хожу с распущенными волосами. Все они сволочи.

–

– Это тебе повезло, их ведь на тысячу один порядочный.

–

– …Ты же ему ни в чем не перечишь. Я, как подумаю, что целых двенадцать лет прожила с этим подлецом, в отчаяние прихожу.

–

– Только ради мальчика, а так двенадцать лет – коту под хвост.

–

– А что в этом плохого – с утра болтать? Хауреги, бывало, и не слушал меня.

–

– Битый час втолковывала ему, что испортила пиджак. Дырку прожгла, когда пятно выводила: он пиджак просит и собирался надеть в таком виде, не знал, что там дырка.

–

– И как ты могла терпеть его ревность? Длинные рукава в летнюю жару, понятно, он-то никогда не посмотрит на другую, а вот Хауреги на всех женщин пялился. Он под конец был страшнее некуда, к пятидесяти годам.

–

– Можно весь день ходить неприбранной, но к вечеру я сажала малыша за уроки, обязательно принимала ванну и переодевалась, а потом шла посидеть на балконе.

–

– Тебе все равно, как ты выглядишь, потому что Берто не хочет, чтобы ты была слишком привлекательной.

–

– Знаешь, что он у тебя домашний, сидит под боком на своем складе и оттуда ни на шаг, да и куда ему ходить в Вальехосе?

–

– Нет, я больше тосковала в Буэнос-Айресе, на первых порах мерзко быть продавщицей, даже в заведении высшего разряда.

– Сколько ты там уже не была?

–

– Ну а твоя мама?

–

– Но его тоже в кино не затащишь, верно? В кино-то мог бы с тобой разок сходить.

–

– Снотворное! Ты же училась, должна знать лучше моего. Вечно читать газету до поздней ночи, может, он от этого такой нервный, зачем ты его балуешь? не читай ему вслух газету! – чем зарабатывать столько денег и гробить себя, лучше бы сходил с тобой разок в кино, а то вечно ты одна с Тото таскаешься.

–

– Зато на улице меня неприбранной не увидишь, конечно, тут нет интересных людей, с кем можно поговорить. А после, когда шла на кухню готовить ужин, я всегда переодевалась или повязывала голову косынкой и набрасывала халат, а то одежда портится и запах пристает. Стоило мне чуть принарядиться, он смеялся, как бы говорил «чего ради?».

–

– Но в поездках ни один не мог удержаться, чтобы не сказать: «какая вы интересная, Чоли».

–

– Интересная – чтобы люди думали: «кто она?»

–

– Из-за теней на глазах, правда?

–

– Такие ради мужчины готовы на что угодно, воруют, крадут драгоценности, на границе становятся контрабандистками, а шпионки? – и вряд ли все это из-за денег, кто-то их попросит, они и впутываются.

–

– С тюрбаном. В темном тюрбане я такая загадочная, конечно, теперь я работаю агентом в «Голливуд косметике» и в моем распоряжении любая косметика даром, вожу с собой кучу бесплатных образцов, так что могу подбирать, что мне лучше подходит.

–

– Такая, чтобы накраситься и быть элегантной.

–

– При твоих скромных туалетах нельзя сильно краситься: твой тип – женщина с образованием. У каждой свой тип.

–

– Нет, но если бы ты сказала, что ты в Вальехосе самая эффектная, я бы с тобой раздружилась.

–

– Хорошо еще, что на этот раз я в Вальехосе проездом.

–

– Их это бесит. Хотели посадить меня под замок, всю в трауре.

–

– Правда? Просто я теперь понимаю в элегантности. И язык у меня подвешен, скажешь, нет? Хоть и не училась, да? Мы с тобой ладим, Мита, потому что ты независтливая, красишь одни губы и пудришься немного, но ты сама знаешь, эти местные никогда не любили нас за то, что мы чужачки.

–

– У тебя свой дом. И Берто в двух шагах на складе, ты его не видишь, только когда ходишь в кино, с шести до восьми, достаточно тебе один раз вернуться с середины фильма, если что заподозришь, хотя не думаю, чтобы Берто тебе такую пакость устроил.

–

– Что? Да стоит ему глазом повести, как любая из старых знакомых мигом прибежит, ты здешних тихонь не знаешь.

–

– Когда я ему возразила, что ты училась и поэтому он должен всегда к тебе прислушиваться. Ах, как бы я хотела учиться!

–

– Почему нельзя ему сказать?

–

– Он против меня настроился с тех пор, как я защищала женщин, которые красятся.

–

– Взяла мальчика в последнее воскресенье, что провела в Буэнос-Айресе. Ему пришлось захватить из школы учебник повторить географию, ты бы видела, как он знает карту Европы.

–

– Мне так лучше, я ведь очень высокая, у меня тип американки.

–

– В поездках.

–

– Темные очки в белой оправе, а волосы осветленные под цвет меди и гладкие.

–

– Шеф «Голливуд косметике». Говорить-де следует мало, держаться с достоинством, великолепно одеваться и не очень церемониться с клиентом.

–

– «Берите пример с американки, которая приезжала из фирмы в прошлом году, она никому не доверяла» – еще бы, она все больше молчала, потому что по-испански почти не говорила. А я взяла это на вооружение, тем более у меня тип американки, и теперь ни с кем не церемонюсь.