— Ой не похоже, что они прекратят лаяться, — покачал головой Митрич, давний денщик князя Долгорукого, который пошел за своим господином в ссылку, и вернулся с ним на родину. Вскоре они снова пойдут морем-океяном туда, куда завезли их проклятующие голландцы, и Митрич будет рядом с молодым князем, пока его ноги держат, да руки могут пистоль крепко держать, да сапоги княжеские до зеркального блеска чистить.

— И не говори, — вторил ему Иваныч, денщик, который Петьке еще от отца его покойного перешел в услужение. И вроде бы и не замечал граф его совсем иной раз, но почитай шагу не мог ступить, чтобы так или иначе со старым воякой словечком не перекинуться да совета не спросить. — И в чем печаль-то? Не пойму я их склоки. Как бабы базарные ей-богу, тьфу, срамота, — и он сплюнул на землю под копыта своей каурой кобылки.

— Да все государя никак поделить не могут, черти окаянные, — Митрич неодобрительно посмотрел на едущих впереди господ, которые, похоже, снова нашли повод, чтобы повздорить.

— Да что же государь, девка красная, чтобы его внимание делить? — Иваныч снова сплюнул. — Это государыне орла нашего блюсти надобно, чтобы за чужими юбками не бегал, а энти на то и други, чтобы помогать государю во всем, а не тревожить его своими склоками постоянными.

— И не говори, все не уймутся никак. Так бы и отходил нагайкой да по хребту, — Митрич в расстройстве чувств вытащил из кармана сухой шиповник и закинул в рот. Привычка, которая с корабля перебралась за ним на сушу, и никак не хотела отпускать. Да и не пытался старый солдат, которому на старости лет пришлось в моряки переквалифицироваться от этой привычки избавиться, на опыте харкающих кровью голландцев поняв, что государь дерьма не посоветует.

Тем временем ссора набирала обороты. Что характерно, но сейчас первым задираться начал Долгорукий.

— Я слышал, что ты с княжной Черкасской обручился, — начал Ванька, вынужденно направляя своего коня поближе к шурину, потому что дорога начала понемногу сужаться.

— Долго же ты терпел, чтобы тему поднять, о коей уже всем давно известно, — фыркнул Петька.

— Я был занят, — лениво парировал Ванька. — Цельными днями торчал в Лефортовом дворце, дабы с государем встретиться, наконец-то и новости ему поведать. Ну а дома ты мне ни слова не давал ни вставить, ни разузнать чего. А оно вон как интересно-то оказалось. Значит, ледяная княжна сдала позиции, или же папаша ейный дочь за тебя сосватал, дабы государю угодить, его фаворита остепенив, а то совсем опаскудился по чужим спальням шастая? — Долгорукий глумливо ухмыльнулся.

— Да куда уж мне до тебя, Ванюша? — ответил Петька с такой же ухмылкой. — Я по крайней мере мужних жен в присутствии их мужей не домогаюсь, как ты бывало делал. Трубецкой тому прекрасный пример был. Что думал такое распутство всегда будет с рук сходить? Али же заграницами часто ошиваясь как у тех же французов захотелось, кои и постороннего мужика в супружескую постель вполне могут впустить…

— Лично убеждался, я смотрю, — голос Долгорукого был таким сладким, что Петьке аж пить захотелось. — Недаром тебя государь в Париж отсылал, там ты его репутации никак не мог навредить, наоборот, наверняка, за монаха сошел. Ну ничего, с Варенькой-то тебе совсем скучно придется. Не даром же ее ледяной княжной зовут за глаза. И вдовушку веселую уже не найдешь, государь плохо отреагирует на измену жене, он-то сам на свою француженку как на какую куртизанку смотрит, аж жарко от таких взглядов становится. И что только нашел в ней? Кожа да кости. Уж лучше бы на Катьке женился ей-богу, там хоть ухватить есть за что…

— Пасть свою поганую заткни, — процедил Петька, стискивая зубы.

— А то что? Государю донесешь? Думаешь, он хуже, чем сейчас начнет к Долгоруким относиться? А не боишься, что и Наталью мою еще большая опала коснется? Сестру хоть пожалей, да племянника.

— Так ты и не делай так, чтобы они пострадали. Думай, что молотишь, и про кого.

— Ну, Петруха, я вообще-то хотел про тебя. Вот женишься и познаешь весь холод подобных супружеских объятий, а деться-то уже некуда будет…

— Я тебе сказал, заткнись, шельма паскудная, — Петька развернулся к Долгорукому, сверля того практически ненавидящим взглядом. — Не смей имя Варвары трепать своим языком поганым.

— Да ладно, Петруха, я же тебе по-дружески все это говорю. Признаюсь, пока не был знаком со светом моим Наташенькой, было дело, хотел к княжне свататься, больно уж за ней приданое интересное князь Черкасский дает. На какой-то ассамблее решил будущую невесту в уголочке слегка прижать да поцелуй невинный с девичьих губ сорвать. Так чуть не обжегся об холодность лютую…

Петька перекинул ногу через седло и бросился на Долгорукого. Тот ждал этого броска. Оба были великолепными наездниками, поэтому сумели сгруппироваться и покатились по земле прямиком в ближайшие кусты леска, по которому ехали уже минут как десять.

Петька оказался быстрее. Вскочив, он сел на ноги все еще валяющегося на земле Ваньки и вмазал тому по ухмыляющейся роже. Брызнула кровь из разбитого носа, и тут Долгорукий извернулся, сбросил с себя Шереметьева и теперь уже он оказался сверху. Но Петька из-за постоянных упражнений с государем обладал большей гибкостью. Зато закаленный в океане и при обустройстве на жаркой неприветливой земле Ванька физически более сильным.

Теперь они уже ничего не говорили, а просто молча катались по земле, не давая подняться сопернику и периодически награждая друг друга зуботычинами.

Их денщики тем временем поймали лошадей и, матерясь сквозь зубы, бросились искать пропавших из вида господ.

Петька первым почувствовал опасность, но, разгоряченный дракой Ванька не обратил внимания на внезапно замершего Шереметьева, затылок которого ощутил под собой в тот момент пустоту. Одно неверное движение, и они покатились в глубокий овраг, успев только прикрыть руками головы и хоть как-то сгруппироваться, чтобы ноги не переломать. Остановилось их падение лишь когда они упали мордами прямиком в протекающий по дну ручей. Некоторое время оба лежали молча, переводя дыхание и пытаясь убедиться в том, что все еще живы. Наконец, Петька с протяжным стоном поднялся на четвереньки, а затем и на ноги. Подойдя к лежащему неподалеку Долгорукому, он сначала хотел пнуть того как следует да в печенку, чтобы впредь неповадно было, но затем передумал и протянул князю руку, помогая подняться.

— И как теперь подниматься будем наверх? — спросил Петька, задрав голову и разглядывая стену оврага, возвышающуюся над ними.

— Да тут вроде несложно, — Иван подошел поближе и уцепился за торчащий из земли корень. — Стена довольно пологая, а если кинжалами будем себе помогать, то спокойно заберемся.

— Не попробуем, не узнаем, — Петька вытащил кинжал, недоумевая, каким образом он на него не напоролся при падении, и воткнул его со всей силой в стену оврага у себя над головой. После этого придерживаясь за него одной рукой, он ухватился за торчащий корень другой и медленно полез наверх. Параллельно с ним Иван начал свое восхождение.