– О, привет! Вы лед принесли? У нас, кажется, весь вышел.

Менеджер протолкался вперед.

– Вечеринка окончена, мисс О’Нил, – процедил он, едва сдерживая праведный гнев. – Все вон отсюда! Быстро! А не то засажу всю компанию!

Алкогольное дуновение сорвалось с губ Эви, приподняв тут же капризно упавший назад локон.

– Все слышали папочку? Лучше выматывайтесь, подобру-поздорову.

Нетрезвые гости сгребли утратившие весь форс шляпы, непарные туфли, чулки и галстуки-бабочки и вслед за полицией просеялись через двери. Сэм удалился с венгерской циркачкой на хвосте.

– Она для тебя слишком высокая, – прошипела вслед Эви.

– Уверен, она и нагибаться умеет, – парировал с ухмылкой Сэм.

Эви отвесила ему пинок пониже спины.

Управляющий подал ей сложенный листок.

– И что это? – осведомилась она.

– Распоряжение о выселении, мисс О’Нил. До одиннадцати часов завтрашнего утра вам надлежит освободить это помещение – навсегда.

– До одиннадцати. Черт! Это ведь до полудня!

– Скорблю вместе с вами, – менеджер развернулся и пошел прочь. – Сладких снов, мисс О’Нил.

Тэта подцепила палантин и направилась к двери.

– Не дрейфь, малыш, если уж она начала заливать за воротник, ее так просто не остановишь, – покачала она головой.

На пороге Эви ухватила ее за руку.

– Тэта, что такое ты мне говорила, когда ввалились копы?

На мгновение в Тэтиных большущих карих глазах промелькнула тревога, но она тут же приладила покосившуюся было маску крутой девчонки на место.

– Забей, Эвил. Так, сотрясение воздуха. Поспи лучше. Я скажу Джерико, что ты передавала привет.

Когда последний гость вымелся вон, Эви проковыляла к окну и распахнула ставни, вдохнув полной грудью холодный ночной воздух. Она устремила взгляд на аккуратные квадратики света внизу и задумалась о спрятанных за ними жизнях – сотнях жизней.

Зачем Тэте понадобилось упоминать Джерико?

Эви терлась с кучами мальчиков – ей нравилась такая жизнь: она вертелась, мелькала, как колесо рулетки. Мальчики – это весело; мальчики – это игра. Мальчики хорошо отвлекают… А Джерико – он не мальчик.

Сейчас, когда комната опустела, лишившись последнего гуляки, и впереди замаячила перспектива долгой, зияющей пустотой ночи, Эви почувствовала, что ей отчаянно не хватает другого человеческого существа рядом. Не будет вреда просто с ним поговорить, правда же? – уговаривала она себя, извлекая из гнездышка отельный телефон.

– Добрый ве-е-е-чер, – прочирикала она в воронку телефонистке; от алкоголя язык внезапно заплелся, так что пришлось с усилием вытрезвить речь. – Я бы хоте-е-ела набрать Брэдфорд… во-о-осемь – но-о-оль – пять – де-е-евять, пожалста…

Пока девушка соединяла, Эви успела намотать шнур на палец. Возможно, Джерико там спит… а возможно, его и дома-то нет – гуляет с какой-нибудь девицей и шикар-р-рно проводит время, вовсе даже о ней не думая. А вдруг на звонок ответит дядя Уилл?

Да о чем она вообще думает!

– А ну его, оператор. Отмените звонок, пожалуйста, – пролепетала она в трубку и быстро повесила ее на рычаг.

Кровать покрывали пустые и початые бутылки нелегального пойла, пролитые чашки и изрыгающие содержимое пепельницы. Наводить порядок Эви не собиралась – она для этого слишком устала. Вместо этого она стянула с кушетки шелковое покрывало и свернулась прямо на полу, как дитя. Она соврала Тэте про сны: они все еще снились ей, запутанные, в липких пятнах ужаса. Солдаты… Взрывы… Странный глаз… А в самые худшие ночи ей виделось, что она все еще заперта в том кошмарном доме с Джоном Хоббсом… и чертова песенка спускается впереди него по лестнице, а сквозь стены сочатся призраки Братства.

– Призраки… ненавижу призраков. Ужасные… ужасные люди, – сонно пролепетала Эви.

Ее покоящаяся на ковре голова кружилась. Рука на мгновение порхнула к шее в поисках утешения, которого больше там не было, – а потом упала.

Покинув «Грант», Генри отправился в маленький клуб, где бренчал на пианино до первых часов пополуночи. Стрелка уже ползла к трем, когда он наконец добрался до крошечной квартирки в «Беннингтон Апартментс», которую делил с Тэтой. Заглянув в неплотно прикрытую дверь спальни, он убедился, что девушка крепко спит, надвинув на глаза шелковую маску от городских огней, чье марево упорно ползло внутрь, даже невзирая на шторы. Прихлопнув дверь, Генри уселся за карточный столик, утонувший в отпечатанных на папиросной бумаге нотах, испещренных его пометками (больше клякс, чем нот) и незаконченными текстами к песням. Посреди всего этого хаоса высилась старая банка из-под кофе с гордой надписью «Пианофонд Генри». Уже больше года Тэта совала туда каждый лишний доллар, каждую сэкономленную сдачу, чтобы отплатить Генри, который позаботился о ней в ту пору, когда она больше всего в этом нуждалась.

Некоторое время он тупо созерцал песню, на приведение которой в порядок убил большую часть недели, а потом рухнул в кресло.

– Плачевно, – проворчал он, смял страницу и швырнул ее на пол, уже усеянный плодами предыдущих трудов.

А ведь тогда, давно, в Новом Орлеане, на речных круизах, стоило кому-то взять не ту ноту, Луи тут же ухмылялся и ласково спрашивал:

– Что эта киса тебе сделала, что ты заставляешь ее так орать?

Луи…

Генри разгреб музыку и водрузил в центре стола метроном, потом завел будильник и поставил на подоконник, в опасной близости к краю, потом отпустил маятник метронома и умостил свой долговязый остов в потертое кресло подле шипящего радиатора. На голову он удобства ради нацепил соломенное канотье. Привязчивый стук метронома стал громче, заглушая отдаленное блеянье нью-йоркских улиц, убаюкивая, увлекая Генри в гипнотическое оцепенение. Веки его встрепенулись – раз, другой…

– Пожалуйста, – тихо промолвил он, – и провалился…

Генри пришел в себя в мире снов – как всегда, судорожно хватая ртом воздух, будто слишком долго держал дыхание под водой. Первые несколько секунд затопило паникой, пока сбитый с толку разум спешно восстанавливал контроль над происходящим. Сердце постепенно вернуло нормальный ритм, дыхание успокоилось. Генри поморгал, давая глазам привыкнуть к местному освещению. Свет в мире снов был резкий, беспощадный: самые обычные вещи – копну сена, фургон, лицо – он делал смертельно прекрасными, а временами и слегка дьявольскими.

Прямо сейчас эта непривычная яркость выхватывала физиономии целого стада бизонов, бесстрастно уставившихся на Генри своими глубокими темными глазами.

– Привет, – сказал он величавым тварям.

Бизоны раскрыли рты, и из них, словно из радиоприемника, полилась музыка. Генри расплылся в улыбке.