Помню, когда я уже переехал в Бней Брак, РАБАШ прогуливался по улице и увидел свет в моем окне. Он подождал, пока я выйду из дома, взял меня под руку и спросил:

– Почему ты встаешь так рано?

– Готовлюсь к уроку, читаю «Шамати», – ответил я.

Я помню, как он посмотрел на меня. Помню, как мы молча шли по ночному Бней-Браку, как он сжал мою руку, словно заключал со мной союз.

Никогда этого не забуду, по сей день ощущаю это его благословение.

Именно с этого момента еще одна преграда была снята между нами. Нас сблизило «Шамати».

РАБАШ почувствовал, что эти его записи так же важны мне, как и ему, что всю свою работу я строю по ним, что не нужна мне другая жизнь, а только эта, такая, рядом с ним.

И он стал относиться ко мне не только, как к ученику, но и как к товарищу, как к сыну. Не раз он говорил мне: «Мы с тобой товарищи. Двое – это много, мы – уже группа».

Но с каждым годом я узнаю все больше о том, что же обо мне думал РАБАШ.

Вот, что я узнаю о себе

Как-то, несколько лет назад, мы с моим учеником Дороном Гольдиным, приехали на шиву[30] к близкому моему другу Джереми Лангфорду, с которым мы вместе учились у РАБАШа. Это была шива по поводу смерти его жены Яэль, которую я прекрасно знал. Там я встретил Шимона Итаха – брата Яэли. Он был в нашей группе, пожалуй, самым молодым, 20-летним парнем.

И вот мы сидим, разговариваем, и вдруг Итах говорит:

– А знаешь, я помню один случай, я тебе о нем не рассказывал. Ты как-то поругался с РАБАШем и не поехал с ним на море.

– Да, действительно, была пара таких случаев в жизни, – говорю я.

– Так вот, я поехал вместо тебя, – продолжает Итах. – И помню, мы с РАБАШем стоим на берегу перед тем как войти в воду, и я его спрашиваю: «Ребе, а зачем Вам нужен Михаэль? Оставьте Вы его. Почему Вы все время вместе с ним?» И знаешь, что он мне ответил?.. Он ответил: «Потому что у Михаэля особая душа. Потому что в нем очень сильная точка истины. Поэтому я с ним занимаюсь.»

Я сидел, молчал, я не знал, что ответить. Я вдруг ощутил, как будто бы сижу напротив РАБАШа, как будто бы – вот он, передо мной, и я как всегда пытаюсь уловить каждое его слово. И понимаю, что РАБАШ говорил не о какой-то моей большой душе, нет, а о том, что меня все время жгло изнутри стремление к раскрытию Истины, боль, что я еще не раскрыл ее. И все, что от меня требовалось, и я это понимал прекрасно, это держаться сердцем, именно сердцем! за этого великого каббалиста, и благодарить судьбу, Творца, за то, что выпал мне этот счастливый билет, это великое счастье, – быть рядом с РАБАШем. И я не устану это повторять никогда.

Мы – группа

То, что я постоянно был при РАБАШе, не могло не сказаться на отношениях с товарищами. Им было не просто принять это. Говорил об этом с Учителем, у него на это был свой взгляд. Он отвечал мне односложно: – Ты должен быть рядом.

И вот уже Песах, бескомпромиссный для него праздник, который он всегда проводил один, никого не подпускал к себе, и все это знали. И вдруг он берет меня с собой на пустырь, чтобы сжечь квасное[31].

(Так будет происходить все последующие годы. Иногда его сын – Хезкель – будет присоединяться к нам, но чаще мы будем вдвоем). Пылает огонь. Я замираю рядом с ним. Для меня это великая честь. С каким внутренним напряжением он делает каждое движение! В этом «простом» действии – сжигании квасного, которое для большинства только внешнее, – для него это сжигание всего своего эго, всей жизни, не направленной на Творца. А сам «Песах» – отрыв от земли, уход в высшее измерение, еще одна духовная ступень, на которую он поднимается и которую осваивает в жестокой борьбе с собой.

Я молчу, боясь помешать ему, не дышу. Но меня разрывает один и тот же вопрос. И я задаю его, как только все заканчивается. Я не могу удержаться: «Ну, когда уже я достигну этого на практике?! Когда не просто сожгу кусок хлеба, а смогу избавиться от этого моего врага, от гордыни, самолюбия, от эго?! Когда?!» На этот мой крик души РАБАШ не отвечает. Смотрит на меня почти с усмешкой, и это вызывает бурю негодования во мне! Как же так, я почти плачу, я искренне, из сердца взываю к нему, а он.

Пройдет совсем немного времени, и я пойму, – он, как всегда, прав. Пойму, что в этот момент он думает именно обо мне. И хочет, чтобы этот крик мой стал молитвой.

Песах по РАБАШу

А потом РАБАШ пригласил меня на обед. И я воочию увидел, что такое Песах по Бааль Суламу и РАБАШу, – это было что-то неподдающееся логике. Кастрюли, тарелки, стаканы, ложки, вилки – все было или новое, или использовалось только один раз, откладывалось в сторону и мылось уже после Песаха. Краны, мясорубки – все предметы из железа заменялись.

Еда была очень простая и ограниченная. Соль – только привезенная с Мертвого моря и именно из того места, откуда привозилась и Бааль Суламу. И никакого пластика, а он уже тогда вовсю использовался.

В Песах РАБАШ был «неприкасаем». Вокруг себя образовывал запретную зону, как минное поле, через которое никто не мог пройти. Я сидел напротив и боялся сделать одно неверное движение. Ел осторожно, как птица, держа руки навесу, едва дотрагивался вилкой до пищи. Вот такая атмосфера была в комнате.

Конечно же, не давала покоя мысль: «Неужели так важно это внешнее выполнение праздника? Зачем вкладывать столько сил и денег во все это? И, самое главное, зачем это каббалисту, который презирает все внешнее?..»

Я был молод, эгоистичен, все вызывало во мне внутреннее сопротивление. Но именно поэтому ответ, который я получил, меня убедил: когда ты выполняешь все эти действия, то ощущаешь, насколько они против твоего