— Значит тогда надо мстить все сильнее, все больнее.

— Но он может мне даже ответить. Вчера он стал очень подозрительным, когда я случайно вспомнила что-то о настое из мяты.

— Если он отберет у тебя возможность отомстить, — сказала серьезно Элизабет, легонько постучав зонтиком по раме фиакра. Экипаж остановился перед домом Элизабет, — то ты останешься одна со своим унижением. Совершенно одна.

Софи расплакалась. Элизабет помогла подруге выйти из коляски и обняла ее за талию. Войдя в ворота, они натолкнулись на дружелюбным и полный заботы взгляд сторожа Ханса Гурвича.

Через пять минут тем же взглядом смотритель одарил крепкого рыжеволосого мужчину, который с помощью десятимарковой банкноты попытался получить от него информацию о госпоже Элизабет Пфлюгер и компании, в которой она вращалась.

Вроцлав, вторник, 29 ноября, два часа дня

В «Епископском подвальчике» на Бишофштрассе царило оживленное движение. Первый зал заполняли пузатые владельцы складов, которые с аппетитом поглощали огромные клецки, сдобренные твердыми, жареными шкварками. Прежде чем сидящий неподалеку Мок успел подумать, что эти клецки были главным блюдом или только закуской, вежливый официант Макс, стуча каблуками, пригладил напомаженные усы и смахнул сильно накрахмаленным белым платком невидимые остатки после беседы других торговцев, которые только что — закусив пухлый пирог твердыми шкварками — подвергли тяжелому испытанию свою пищеварительную систему. Мок решил также рискнуть и — с явного одобрения Макса — заказал такие клецки к жаркому из свинины и белокочанной капусты для полноты. Официант без вопросов поставил перед криминальным советником кружку свидницкого пива, стопку чистой водки и куриный холодец, украшенный венчиком грибов в уксусе. Мок подцепил на вилку трясущийся желатиновый кубик и разгрыз хрустящую корочку булки. Мягкое мясо курицы было приправлено небольшим количеством уксуса, стекающего из шляпки боровика. Затем он наклонил кружку и с истинным удовольствием смыл стойкое послевкусие никотина. Верный максиме primum edere deinde philosophari[3] не думал ни о Софи, ни о расследовании и принялся за политые соусом клецки и толстые ломтики жаркого.

Через некоторое время Мок сидел, куря папиросу, с пустой рюмкой и с мокрой кружкой, по стенкам которой стекала пена. Он дотянулся до подставки с салфетками. Вытер рот, из внутреннего кармана пиджака достал блокнот и начал заполнять его нервным косым письмом.

«Два чудовищных преступления. Один убийца?» — написал он. В мыслях он ответил утвердительно на этот вопрос. Основной аргумент в пользу этой гипотезы заключался не в жестокости обоих преступлений или вырожденной экстравагантности убийцы, а в привязанности к датировке, желании отметить день преступления в календаре, попытке записать свой поступок в историю. Как проинформировал Мока шеф хранилища вещественных доказательств, специалист по научной криминалистике, доктор Фриц Бергер, листок из календаря от 12 сентября 1927 года, найденный у Гельфрерта, был вырван из настенного календаря жертвы. Доктор Лазариус подтвердил, что это могла быть дата смерти Гельфрерта. Сегодня в комнате двадцатидвухлетнего безработного слесаря Бертольда Хоннефельдера лежал карманный календарь, в котором убийца обвел кровью жертвы дату 17 ноября. У доктора Лазариуса не было ни малейшего сомнения в смерти Хоннефельдера. «Здесь были найдены двое садистски убитых людей, — объяснил Мок в мыслях потенциальному оппоненту. — При одном и другом обнаружили отмеченную в календаре дату смерти. Если при двух подобных убийствах кто-то оставляет розу, листок из Библии или из календаря, то виновник обоих — один и тот же человек».

Мок с благодарностью принял от Макса шарлотку, кофе и стаканчик какао-ликера. После предварительных рапортов и выводов было ясно, что ничто не связывало замурованного алкоголика и виртуоза валторны, сторонника коричневых рубашек, историка-любителя с абстинентом и активистом коммунистической партии. Только очевидная и четко зафиксированная убийцей дата смерти. «Убийца хочет нам поведать: «Я убил его именно в тот день. Ни раньше, ни позже. Только тогда», — думал Мок, проглатывая нежный яблочный пирог, покрытый периной взбитых сливок. — Предположим затем: человек является случайным, неслучайна только дата его смерти. Вопрос: почему она неслучайна? Почему в одни дни убийца убивает, а в другие нет? Может, попросту ждет благоприятной оказии: когда, например, можно переместить связанного человека в место казни — мимо пьяного сторожа. И тогда триумфально оставляет листок, как будто хотел поведать: «Сегодня великий день. Сегодня мне удалось». Но ведь — на доброе дело — оказия попадается на каждом шагу. Каждый день можно кого-нибудь убить, приклеить на лоб листок из календаря и где-нибудь замуровать или изрубить. Если эта оказия не является чем-то необычным, стоит ли с гордостью сообщать миру, когда она произошла?»

Mock тщательно записал в блокнот мысли и понял, что оказался в отправной точке. Однако он не был подавлен. Он знал, что очистил поле поиска и готов к проведению следствия. Он почувствовал возбуждение охотника, который на чистом свежем воздухе заряжает дробовик и пристегивает пояс с патронами. «Ошибался старый Мюльхауз, — подумал он. — Здесь не требуется много людей. Пусть Смолор и Майнерер продолжат свои дела».

Эта мысль так его порадовала, что — после сладкого ликера — заказал бокал сухого красного вина. Однако Макс, вместо ликера, подал ему на стол телефонный аппарат. В трубке зазвучал голос советника Герберта Домагаллы из Отдела нравов:

— Эберхард, приходи немедленно в «шоколадницу». Здесь Эбнер, Фёллингер и я. Сыграем парочку роберов.

Мок рассудил, что к отправной точке вполне может вернуться завтра, и решил выпить сухое вино в магазине шоколада Шаала.

Вроцлав, вторник, 29 ноября, два часа дня

Зимнее солнце затопило белую гостиную. Стены красовались выкрашенными в белое панелями, мебель блестела белым лаком и искушала мягкость белой обивки, а глянцево-белое фортепиано изысканно подняло свое крыло. Белизну гостиной нарушали кремовые гобелены на стенах и неестественный румянец на щеках Софи, которая страстно ударяла по клавишам, превращая фортепиано в ударный инструмент. Скрипка Элизабет рыдала и визжала, желая — напрасно — пробиться через крещендо фортепиано. Раскачиваясь на ветру, безлистная ветвь клена вторила ему, врезаясь в окно, с которого стекали жалкие остатки снега. Они также стекали по плохо вытертым ботинкам сторожа Гурвича, который — открыв своим ключом входную дверь — бесцеремонно, без стука, открыл дверь в гостиную. Женщины с облегчением прервали игру и начали растирать немного замерзшие пальцы. Маленькая, грязная угольная тележка покатилась на колесах по белому паркету. Дворник отворил дверцу печи и ссыпал в нее несколько совков угля. Потом выпрямился как струна и выжидательно посмотрел на Элизабет, которой грязные подтеки, оставленные на полу его ботинками, причиняли почти головную боль. Скрипачка потянулась к бумажнику, вручила Гурвичу полмарки и любезно его поблагодарила. Вознагражденный, по-видимому, не собирался уходить.