А не относится ли это и к мистеру Ламеку? Анвин подошел к книжному шкафу и углубился в поиски. Книги были обозначены по корешкам только римскими цифрами и буквами алфавита; справочные издания по какой-то, видимо, весьма универсальной и довольно замысловатой научной дисциплине. Ему вовсе не требовалось определять эту последнюю, чтобы найти то, что он искал: у одного тома корешок в верхней части был истрепан от частого к нему обращения. Он потянул его на себя, и тут же одна из панелей на стене отворилась, открыв нечто вроде миниатюрной кабинки лифта. Внутри лежал пакет, завернутый в коричневую бумагу, размером примерно фут на фут; к нему была прикреплена записка.

Доставая пакет, Анвин ощущал, что переходит некую границу, долгое время отделявшую его от мира, являвшегося объектом его работы. И перед его глазами оказалась записка, очень краткая, так что он прочел ее в ту же секунду, как увидел.

Эдуард!

Вот твой специальный заказ. Содержание я не видела. Но если хочешь добрый совет, не буди спящих мертвецов.

Целую, мисс П.

Его изумило, что в Агентстве используются такие вот «кухонные лифты». Насколько ему было известно, вся внутренняя переписка, невзирая на ее важность или тривиальность, должна доставляться курьерами. Оператор телефонного узла не имел права даже соединять одного сотрудника с другим — согласно правилам внутреннего распорядка Агентства, телефоны были предназначены для связи с внешним миром, и только. И что же это за спецзаказ такой, почему его доставили в кабинет мертвого человека столь экстраординарным способом?

Пакет был тяжелый, плотный, но не запечатанный. Может быть, Ламек намеревался вручить его ему самому, когда он явится на встречу с ним?

Открыв пакет, Анвин обнаружил внутри патефонную пластинку. В отличие от тех, что продаются в музыкальных магазинах, она была матовая, почти прозрачная, а в центре ее красовался герб Агентства — открытое недремлющее око, причем отверстие для шпинделя служило ему в качестве зрачка. Поднеся ее ближе к глазам, он разглядел цепочку букв и цифр, напечатанных между бороздками в конце записи. Трехбуквенная аббревиатура ТТС была точной такой же, как фигурировала в каждом рапорте, направляемом ему в течение последних двадцати лет семи месяцев и скольких-то дней. Расшифровывалась она как Трэвис Т. Сайварт.

Звонок снова звякнул, и курсирующая в стенной шахте миниатюрная кабинка лифта ушла вниз. Анвин задвинул панель. Он снова почувствовал себя клерком: собранным, готовым продолжать свою работу формалистом, поглощенным изучением фактов по этому делу, но не самим делом. Он вернулся к письменному столу Ламека, вырвал из блокнота листки с записями своей беседы с мисс Трусдейл и сунул в карман, потом взглянул на телефон. Почему шнур был выдернут из розетки? Анвин воткнул вилку на место, потом выключил лампу с зеленым абажуром.

Граммофонная пластинка, как он понимал, уличала бы ее обладателя в причастности к преступлению, а посему было бы чревато забирать ее с собой. Тем не менее соблазн был слишком велик, и секунду спустя, когда он, затворяя дверь кабинета, вызвал лифт на тридцать шестой этаж, пластинка уже уютно покоилась внутри его портфеля рядом с экземпляром «Руководства по раскрытию преступлений».

Ну и как оправдать столь вопиющее нарушение правил?!

Когда речь заходила о делах Сайварта — и это совершенно не должно нас удивлять, — стремление Анвина всячески услужить могло доходить даже до страстного и ревностного желания заниматься всеми ими исключительно самому. Уж если клерк, находящийся в непосредственном подчинении «супердетектива», заполучал какой-то файл — в какой бы странной форме он к нему ни поступал, — он по всем канонам становился его собственностью: ему одному вменялось его просматривать, регистрировать и переводить в архив. Учитывая это, разве мог он просто самоустраниться, словно никакого последнего дела Сайварта вообще не существовало в природе? На какой-нибудь другой файл Анвин, может быть, и не обратил бы внимания, однако данный рапорт, пусть даже и не самый значимый сам по себе, непременно будоражил бы его сознание в те минуты перед наступлением сумерек, когда город начинают окутывать тени.

У Анвина редко, но бывали такие вечера, на большее он и не надеялся. Когда лифт пришел, он велел лифтеру доставить его на двадцать девятый этаж. Ему захотелось ознакомиться со своим новым кабинетом.

* * *

На двадцать девятом этаже перед ним, как и следовало ожидать, открылся длинный коридор с одиноким окном в конце. Но вместо ковровых дорожек тридцать шестого этажа здесь сиял и сверкал словно бриллиант гладкий и чистый полированный паркет темного дерева. Созерцая этот пол, Анвин застыл на месте. На нем вечно висело нечто вроде проклятия — его ботинки всегда скрипели на любом полированном полу. Не важно, какую обувь он надевал, не имело значения и то, сухие были у него подметки или влажные. Если Анвин направлялся куда-либо по полированной поверхности, подошвы всегда и при любых обстоятельствах издавали свой настырный скрип, привлекая внимание окружающих.

Дома он ходил в одних носках. Таким образом ему удавалось не беспокоить соседей, а также совершать иногда безмолвные пируэты без обуви по комнате — например, когда он готовил себе на завтрак овсянку, которую полагалось дополнить изюмом и сахаром, а те находились у противоположной стены комнаты. Это было просто чудесно: скользить в носках по полированной поверхности! Но квартирку Анвина можно было назвать в лучшем случае малогабаритной, а мир обычно относится с явным предубеждением к не вполне обутым и не в меру шаловливым.

Сейчас он, конечно, не мог снять ботинки — на него смотрел лифтер. Он уже предпринял нынче утром пару достаточно подозрительных вылазок. И хотя этот старикан никак и ничем не выдал того, что позволил себе иметь какое-то мнение на этот счет, Анвин зашагал решительно прочь от лифта, притворяясь, что не слышит скрипа, распространяющегося от него во все стороны.

Дверей здесь было больше, и все они были заметно уже, чем на тридцать шестом этаже, фамилии же обителей кабинетов красовались не на бронзовых табличках, а были выписаны черной краской на матовых стеклянных оконцах. Из-за дверей доносился непрерывный перестук пишущих машинок, и на его фоне то и дело слышались приглушенные голоса, бубнившие нечто неразборчивое. При приближении Анвина голоса вроде как затихали, или это просто ему казалось?

Кабинет номер 2919 был расположен примерно в середине коридора, и в нем кто-то уже функционировал. Оконце на двери мерцало янтарным светом. Анвин коснулся матового стекла. Фамилия, фигурировавшая там ранее, была соскоблена, и совсем недавно: черные мазки краски все еще липли к дереву рамки.

Внезапно он понял, что тут имеет место уникальный пространственный феномен: его новый кабинет, находящийся на двадцать девятом этаже в середине восточного крыла, располагался точно над его прежним рабочим местом на четырнадцатом и точно под кабинетом Ламека на тридцать шестом. Если просверлить сквозное вертикальное отверстие сквозь все здание, то однопенсовая монетка, сброшенная со стола Ламека, пролетит — на пути вниз, к столу Анвина в двадцати двух этажах ниже — прямо через комнату 2919.