Четыре недели работы над канализационной крышкой, к собственному его удивлению, оказались весьма занимательными. Первый день он дивился прямо-таки непревзойденной простоте объекта, а позднее с удовольствием и монашеским благоговением погружался в свою задачу. Вопрос о смысле работы у него не возникал. Во-первых, производственная практика была обязательной частью учебного процесса и завершала каждый курс. Во-вторых, чугунные крышки безусловно полезны и нужны, ведь благодаря им улицы не заносило грязью, и служили они народному хозяйству, а равно свободе передвижения людей, общественной гигиене и здоровью народа. В-третьих, с военной точки зрения они очевидной ценности не имели. В-четвертых, Феликс Блох обнаружил, какое удовлетворение испытываешь, обладая основательными специальными познаниями в четко очерченной области. С середины второй недели он по праву мог считать себя экспертом по канализационным крышкам шестидесяти сантиметров в поперечнике.

Четыре недели он ежедневно ездил на велосипеде из Цюриха в Кюснахт и увлеченно, с удовольствием чертил канализационные крышки. Утром приходил в контору первым, вечером уходил последним, а когда стоял за кульманом, шеф заглядывал ему через плечо и одобрительно ворчал. Обеденный перерыв он проводил с рабочими в раздевалке. Сидел с ними на лавках, приделанных вдоль стен, как и они, облокачивался на колени и, как они, ел хлеб с сыром из принесенной жестянки. Слушал их разговоры, благоразумно помалкивал и был благодарен, что они не слишком выказывали ему, студенту, свое презрение.

В конце второй недели шеф после работы сунул Феликсу пять франков и пробурчал: когда после Училища он будет искать работу, пусть первым делом обратится к нему. В конце третьей недели он сунул ему еще пять франков и пробурчал, что вообще-то не придает большого значения аттестатам и дипломам, так что охотно возьмет его на работу прямо сейчас. Литейная быстро растет, и ему нужна светлая голова, которую впоследствии можно и компаньоном сделать.

Феликс Блох порадовался похвале и отеческой благосклонности шефа и в последнюю неделю практики воображал себе, как все будет, если он впрямь бросит учебу и начнет здесь новую жизнь – взрослый мужчина с собственной квартирой и солидной профессией эксперта по канализационным крышкам. Станет платить налоги, обзаведется женой, спроектирует на берегу озера новый цех по выпуску канализационных крышек, будет ездить по делам в Кёльн и кататься на лыжах в Энгадине, совершит с женой путешествие в Италию. Позднее построит на зеленом лугу дом и станет управлять всем заводом, а когда-нибудь уйдет на покой, передаст производство канализационных крышек своим сыновьям, а сам займется внуками и коллекцией кактусов.

Но в последнюю минуту последнего дня практики, когда в последний раз отложил рейсфедер, закрутил крышку пузырька с тушью, снял с крючка пальто и попрощался с шефом, который с наигранной непринужденностью проводил его к выходу и в дверях неловко пробормотал, что здесь, он ведь знает, двери ему всегда открыты, – в ту минуту, когда Феликс Блох вышел на улицу и сел на велосипед, его словно током пронзило прозрение, что он никогда больше сюда не вернется, потому что канализационная крышка – всего-навсего канализационная крышка и ему в жизни не набраться смирения, чтобы посвятить свои творческие силы изготовлению таких крышек. Или производству коленчатых валов. Или шатунов. Или ткацких станков. Или газовых турбин.

В тот миг ему стало ясно, что он больше ни дня не станет изучать машиностроение, так как минувшей осенью на погрузочной платформе товарного склада был совершенно прав, когда на секунду-другую твердо решил заниматься в жизни исключительно чем-то прекрасным, бесполезным и абсолютно бесцельным. И он энергично нажал на педали. Сейчас поедет прямо домой и заявит отцу, что иначе не может, что сию же минуту начнет новую жизнь.

В те годы в цюрихском ВТУ действительно было несколько человек, которые по роду своих занятий изо дня в день предавались прекрасным и малопонятным размышлениям, каковые не имели явной практической пользы и демонстрировали известное сходство с Гольдберг-вариациями. С помощью новейших телескопов они всматривались в глубины Вселенной и представляли себе, что космос непременно должен быть искривлен и каждый человек, если б только мог заглянуть достаточно глубоко, увидел бы далеко в черноте Вселенной собственный затылок. Они нагревали соли и металлы, пропускали свет их накала сквозь стеклянные призмы и на основе игры красок строили гипотезы о танце атомов и электронов, который удивительно напоминал балет планет, солнц и лун.

В одном из кабинетов цюрихского ВТУ Альберт Эйнштейн записал свою теорию относительности, а неподалеку тем летом 1925 года Эрвин Шрёдингер[8]ломал себе голову, почему электроны, с одной стороны, ведут себя как волны, а с другой – как частицы. Здесь Герман Вейль[9]математически доказал Эйнштейнову теорию относительности, а Петер Дебай[10]в Цюрихе экспериментально подтвердил, что мельчайшие частицы материи действительно ведут себя странно скачкообразно, как предсказывал Макс Планк[11].

Феликс Блох, однако, в том же месте целый год изучал машиностроение. «Механическая технология I» с повторительным курсом, «Химия I» и химический практикум, «Механика I» с повторительным курсом и упражнениями, начертательная и проективная геометрия, металлургия технически важных сплавов, национальная экономика, логарифмическая линейка с упражнениями, два часа в неделю лекции по деталям машин.

Попутно он для развлечения посетил несколько лекций по квантовой механике. Понял не очень-то много, но поэзия идей, метафизическая красота языка и антимеханистический и антикаузальный темперамент логики заворожили его. Вдобавок атомной физикой занимались преимущественно молодые люди. Иные всемирно известные профессора были едва ли старше Феликса Блоха, и поголовно все – моложе его отца. Гейзенбергу[12]– двадцать четыре, Паулю Шерреру[13]– тридцать шесть, Шрёдингеру – тридцать семь; Бору[14], Вейлю и Дебаю тоже сорока не сравнялось.

На дорогу домой требовалось полчаса, но на сей раз Феликс не пал духом. Проезжая по берегу озера, он обдумывал, что скажет отцу. В меру своего понимания сообщит об искривленном пространстве-времени, и о соотношении неопределенностей Гейзенберга, и о рентгеновской камере Пауля Шеррера, об удивительной стабильности материи и загадочной простоте законов природы. Может быть, расскажет и о своей догадке, что глубоко под поверхностью атомарных явлений располагается дно странной внутренней красоты.