Валентин идет к стойке, за которой мужчина и женщина режут рыбу на тонкие полоски и наполняют ими лотки. Для них взрывов как будто не существует.

– Могли бы вы его выключить? – просит он.

– А?

– Телевизор. Выключить. Это возможно?

Женщина что-то говорит девочке-подростку, и та нажимает кнопку. Экран чернеет.

– Спасибо, – выдыхает Валентин.

Он заказывает гигантский набор суши, их здесь подают разложенными в деревянной лодочке. Штука такая же китчевая, как цветные светодиодные ленты, освещающие потолок, и пластмассовая зелень, – усмехается про себя Валентин, возвращаясь к матери.

Он ест мало. Она уплетает с небывалым аппетитом, и это его радует.

– Я сейчас, – говорит она, кивая в сторону туалета.

Валентин тем временем расплачивается по счету. В ту минуту, когда появляется мать, он замечает еще один телевизор, возле туалета, включенный на новостном канале. Он узнает то самое видео пары, которое смотрел этой ночью, и встревоженно косится на мать. Дай бог, чтобы она не обратила внимания.

– Там карнавал? – спрашивает она, когда он забирает кассовый чек.

Он оборачивается к стеклянной двери. Странная процессия заполонила тротуар. Мужчины и женщины в балахонах, отдаленно напоминающих тоги, медленно идут, оглашая округу пронзительными криками. Впереди несут тяжелое распятие. Военные пытаются разогнать группу, применяя силу, отчего вопли и стоны становятся прямо-таки оглушительными. Недоумки, думает Валентин, – как и тысячи религиозных фанатиков, чьи тошнотворные речи выплескиваются в социальные сети со вчерашнего дня. «Бог карает нас, мы должны принять волю Его». Ну, знаете, если это Его воля, пусть валит на хер со своими присными!

Шоковое состояние Валентина растворяется в яростном гневе, который рвется из жил табуном взбесившихся лошадей, дрожит в руках. Почему? Почему, черт побери? Почему тысячи людей умирают, почему миллиарды других готовятся к смерти и смирились? С этим мириться нельзя. Всеобщий дух обреченности пугает. Он ведь и сам несколько часов назад свыкся с мыслью, что жизни впереди нет. Нет, Валентин не хочет больше мириться. Он отвергает разом фатализм журналистов и церковников, вынесенный приговор, незыблемый рок. Он будет драться за себя и за нее, за мать, сияющую в своей яблочно-зеленой блузке. У него остается девять дней, чтобы найти выход. Девять дней, чтобы выжить.

– Карнавал? – переспрашивает он. – Понятия не имею. Как бы тебе хотелось провести день, мама?

– Мне так хочется увидеть Сену, – мечтательно шепчет она.

Ч – 225

Майор Беатрис Бланш стоит, прислонившись к лестнице домика спасателей. Ее взгляд теряется в волнах, кудрявящихся вдали. День едва забрезжил, но Беатрис уже представляет себе его конец, и конец следующего, до тех пор, пока еще неслышный грохот взрывов не наполнит ее действительность.

Она встряхивает головой.

Главное – чтобы ум был занят конкретикой. Об остальном не думать.

Карен возвращается к ней, поговорив с группой молодых людей, прибывших два часа назад.

– Они из Бреста, – сообщает она.

Беатрис кивает. Окидывает взглядом бесконечный пляж. Обычно в этот ранний час здесь увидишь только муниципальных уборщиков да стариков, выгуливающих собак. Но сегодня уже толпятся сотни людей, ждут, переговариваются, плачут. Это прагматики, те, что быстро среагировали на сообщение о взрывах. Они знают, зачем они здесь, – чтобы прожить как можно дольше. Эти не опасны. Беатрис боится эксцессов от следующей волны, тех, что пока парализованы ужасом; они приедут позже и могут дать волю своим инстинктам, чтобы не бояться так сильно. Ситуация небывалая, трудно предвидеть, что случится, как поведут себя люди. И Беатрис представляет себе худшее, чтобы быть готовой ко всему. Алкоголь, наркотики, стирание рамок морали и законности и чувство участия в небывалом социальном эксперименте могут создать взрывоопасный коктейль. Это не дурная игра слов.

К ним подходят трое жандармов в форме. Беатрис узнает на погонах якоря береговой охраны и вдруг понимает, кто перед ней.

– Майор Беатрис Бланш, – тихо говорит лейтенант Виржиль Гилем.

Виржиль – давний друг. Они регулярно ныряют вместе в заливе, пользуясь «зодиаками» береговой охраны, чтобы осваивать новые места. Она не целует его. ее приветствие военное, а не дружеское.

– Лейтенант, – говорит она. – Что ты здесь делаешь?

– Мы приехали сменить вас. Коллеги патрулируют на воде, здесь, рядом. Наше и ваше начальство решило, что в связи с потерями личного состава лучше работать вместе.

– Что-то новенькое…

Виржиль улыбается.

– Как говорится, лучше поздно, чем никогда.

– Чувствую, мы еще не раз услышим эти слова в ближайшие дни. Держись.

Беатрис отходит на несколько шагов вместе с Карен, достает спутниковый телефон, доверенный ей комиссаром.

– Лезаж, – отвечает в трубке ЖБ.

– Беа. Нас сменяют военные, это нормально?

– Угум. Моряки. Мы в одной лодке.

– Дурак ты…

Она в двух словах рассказывает, как прошла ночь, – постоянно прибывающая толпа, сдержанное возбуждение, атмосфера, пока больше напоминающая лагерь скаутов, чем оргию тысячелетия.

– Две-три стычки удалось быстро разнять, больше ничего примечательного, шеф.

– Хорошо. Иди отдыхай, Бебе.

– Не уверена, что смогу.

– Сделай хотя бы перерыв. Поешь чего-нибудь. Я хочу видеть вас с Карен в тринадцать часов.

– Договорились.

Беатрис отключается, оборачивается. Карен шутит с тремя молодыми людьми ненамного старше ее. Как они могут смеяться? Беатрис чувствует, до чего она далека от них. Далека и от самой себя. Ее кожа превратилась в твердый чешуйчатый панцирь, который видит она одна, и сквозь него не пробивается ничего, что бы ни творилось у нее внутри. Так лучше. Без этой оболочки она бы визжала и не могла остановиться.

– Майор? – Карен подходит к ней.

– Помаши ручкой шутникам в беретах и пойдем.

Она сообщает ей, в котором часу надо быть у начальства. Карен с непривычной фамильярностью целует ее в щеку и идет к своей машине без опознавательных знаков. Беатрис направляется к своему мотоциклу. Надо убить четыре часа. Убить в буквальном смысле. Четыре часа подлежат уничтожению, секунда за секундой, чтобы не дать воли поднимающемуся в животе первобытному ужасу.

Вместо того чтобы отправиться домой, Беатрис едет несколько километров по побережью. Быстрая езда помогает опустошить голову. Она вдруг узнает въезд на проселок и тормозит. Дорога, кажется, в хорошем состоянии. Беатрис сворачивает и вскоре негодует из-за брызг грязи, пачкающих ее мотоцикл. Она останавливается, выехав из-под деревьев, снимает шлем и идет дальше пешком.