Но, стоило мне закрыть глаза, передо мною ясно встало лицо Яна — такое, каким оно было в тот первый визит в мою редакцию: ясные серые глаза, безукоризненные зубы, чудесная улыбка Джеймса Бонда, широкие прямые брови, темные ресницы и волосы, родинка под левым глазом, придающая его красивому мужественному лицу какую-то мальчишескую прелесть… Стоп!!!

Я вскочила, едва не сломав раскладушку. Смятые простыни слетели на пол. Я двумя руками вцепилась в свою растрепанную гриву, с ужасом глядя перед собой. Родинка!..

Мамуля, разбиравшая какие-то бумажки в ящиках своего стола, вздрогнула от неожиданности, расплескала чай на ковер и с удивлением обернулась ко мне. В ее глазах вместе с понятным недовольством читался невысказанный вопрос.

— Родинка, — прошептала я. — Мама, это все-таки не Ян.

Мамуля мгновенно сообразила, о чем я говорю, — надо отдать ей должное: у нее, в отличие от меня, мозги работают одинаково стабильно в любых условиях.

— Если это не Ян, — сказала она медленно, поворачиваясь в кресле вокруг своей оси, чтобы оказаться лицом ко мне, — то возникают два вопроса. Первый — кто этот человек. На этот вопрос мы, пожалуй, можем ответить. Брат Яна. Неважно — близнец или погодок, или даже сводный братец, о котором он упоминал, — это все равно. Человек, очень на него похожий. До такой степени, что их можно спутать не только на фотографии, но и живьем…

Мамуля слегка задумалась и уточнила:

— Ну, или в виде трупа.

Глядя в стену над моей головой, она потянулась за сигаретами, машинально оторвала фильтр, вставила сигарету в мундштук, прикурила и задумчиво сказала:

— Вопрос второй: зачем ему понадобилось вертеться вокруг тебя, выдавая себя за покойника? Вообще-то, все это, кажется, совпадает с возникшей у меня идеей… Послушай, Маша, ты не могла бы налить мне чаю и воздержаться от вопросов на некоторое время? Куда же задевался мой синий портмоне…

Вопрос о чае был равносилен приказу, мамуля вернулась к своим бумагам, что-то бормоча себе под нос и перестав обращать на меня внимание, и я со вздохом встала и поплелась на кухню.

На кухне было полутемно и тихо. Горела одна-единственная тусклая лампочка над плитой, по углам притаились чернильные тени, и я поспешила зажечь верхний свет. В этом свете в проеме двери, ведущей на террасу, неожиданно возникла высокая фигура, и я вскрикнула от неожиданности.

Лже-Ян испуганно смотрел на меня, выставив ладони вперед, как бы призывая не кричать. А я и не собиралась. На сегодня в этом доме уже звучало достаточно шума, чтобы еще добавлять децибелов. Но негодования в моем голосе все же было достаточно:

— Что вы здесь делаете, Ян?

Я на всякий случай решила по-прежнему называть его Яном и вообще делать вид, будто ни о чем не догадываюсь. Вообще-то, больше всего мне сейчас хотелось все ему выложить и посмотреть, как он будет выкручиваться. Но внутренний голос призывал хранить молчание, и я к нему прислушалась. У меня и без того хватало проблем. Мало ли, как отреагирует лже-Ян, если я призову его к ответу? Вдруг выхватит пистолет из какого-нибудь укромного места и застрелит меня прямо на кухне? Или, еще хуже, бритву… Бр-р-р…

— Я выходил подышать, — объяснил лже-Ян смущенно. — И заодно посмотреть, все ли спокойно. Не спится, знаете ли… После всех этих передряг…

— Ну да, вы-то выспались, — желчно заметила я, намекая на его долгую отключку, и занялась чаем, демонстративно повернувшись спиной к собеседнику.

Он, явно ощущая неловкость, помялся у меня за спиной, побродил туда-сюда по кухне и выдавил:

— Ну, я, пожалуй, пойду. Попытаюсь все же уснуть. А вы, Мария, спать не собираетесь?.. У вас был тяжелый день…

Я не удостоила его ответом, и он ушел.

А я, задумчиво размешивая сахар в мамулиной чашке, подумала о том, что, если бы не его сомнительные цели, ложь и маскарад с покойником, я бы сейчас отнесла мамуле чай и потихоньку прокралась в гостиную. Потому что, господа, этот лже-Ян все-таки был невероятно хорош и так похож на своего погибшего двойника… Я с тоской вспомнила его глаза, вздохнула и убрала сахарницу в шкаф.

Мамуля, не отрываясь от своих бумаг, отхлебнула чаю и хмуро уставилась в стену, постукивая карандашом по какой-то слежавшейся бумажонке, похожей на советское свидетельство о рождении. Кажется, это и было свидетельство о рождении. Мое?.. Или мамулино?

Мамуля задумчиво разгладила бумажку, потом вздохнула, подняла на меня глаза и сказала:

— Маша, единственная теория, которая объясняет буквально все, выглядит слишком невероятно, поэтому лучше нам сейчас лечь спать и на какое-то время забыть об этих странных событиях. Но, с другой стороны, если мои догадки верны, тебе грозит опасность. И опасность, Маша, со стороны мужчин. Скажи, с тобой в последнее время не пытались знакомиться какие-нибудь жгучие красавцы?

Я подумала пару минут. Вообще-то со мной, что скрывать, постоянно кто-то пытается познакомиться. Но не учитывать же длинного негра на Бродвее, который шел за мной пять кварталов?..

Пару-тройку недель назад, правда, возник некий Стивен, действительно красавец-мужчина, но немного не в моем вкусе: похожий на Бандераса. Гипнотический взор, роскошные мускулистые плечи, узкие бедра… но он был слишком уж мачо, а я таких не люблю.

Ну, вот, а потом появился Ян Саарен, и он-то, я вам скажу честно, имел все шансы на успех. Если бы его не зарезали.

Все это я честно изложила мамуле, и она задумчиво покивала, соглашаясь с какими-то своими мыслями.

Честно говоря, мне очень хотелось услышать ее теорию происходящих событий, но надо знать мамулю. Она ни за что не скажет, если не хочет говорить. Но она, кажется, хотела.

— Маша, — сказала она и внимательно посмотрела на меня. — Ты знаешь, кто был твой отец?

Вот это новости!..

Мамуля никогда, ни при каких обстоятельствах, сколько я себя помню, не разговаривала со мной об отце. Был период в моей жизни — лет двенадцать тогда мне было, пожалуй, — когда я начала отчаянно интересоваться этим вопросом. Но, поскольку никакой информации у меня не было и взять ее было неоткуда, я начала фантазировать и дофантазировалась до того, что мой отец был засекреченный разведчик типа Штирлица и погиб, выполняя опасное задание правительства. Фильм «Семнадцать мгновений весны» очень, надо сказать, способствовал возникновению этого мифа в моей детской голове.

С тех пор, если бестактные школьные подруги спрашивали меня, где мой папа, я принимала загадочно-грустный вид и отмалчивалась, а на настойчивые вопросы отвечала: «Он погиб…», — сознательно употребляя «погиб» вместо «умер», чтобы подчеркнуть необычайность моей семейной ситуации. И дальше молчала, как партизанка, чем немало способствовала распространению слухов о моей таинственности и загадочности.

Впрочем, однажды я под большим секретом, со слезами на глазах, изложила лучшей подружке миф про Штирлица, в который сама к тому времени поверила до глубины души. Естественно, об этом на следующий день говорила вся школа, а мамуля, вернувшись с родительского собрания, наказала меня лишением прогулок и телевизора на целый месяц. Но при этом удовлетворять мою жажду генеалогических знаний не стала, так и не подняв завесу тайны над личностью человека, которого когда-то любила.