В общем, лично мне это надоело… Артель «Напрасный труд». Мыпробурили этот паршивый распадок в двух местах и сейчас бурим в третьем. Гиблоедело: нет здесь ее. Я это чувствую нюхом, как-никак пять лет уже шатаюсь впартиях: на Сахалине был возле Охи, и по Паронаю, и в устье Амура, и наКамчатке… Насмотрелся я на эти рельефы!

Ничего я не имею против этого распадка; здесь даже красиво;можно горнолыжную базу построить, на западном склоне отличная трасса дляслалома, воздух здесь хороший, а может, и грязи какие-нибудь есть для больных,вполне возможно. Целебный источник? Допускаю, стройте, пожалуйста, санаторий.Боже ты мой, может, здесь и золото есть, может быть, этот чудный живописный,лучший в мире распадок – настоящее золотое дно, может, золота здесь хватит навсе сортиры в коммунистическом обществе, но нефти здесь нет!

Понятно, я молчал и ничего не говорил Кичекьяну. И всеребята молчали. Кичекьян у нас человек новый, это его первая разведка. В этомгоду он окончил Ленинградский горный и приехал к нам сюда начальником партии.Сейчас он дико психовал, и поэтому мы молчали. А хотелось сказать: «Знаешь что,Айрапет-джан (или как там у них говорят), надо собирать все хозяйство исматываться отсюда. Знаешь, джан (вот именно, джан), наука наукой, а практикапрактикой». Но мы молчали, работали, консервы ели – наше дело маленькое.

В четыре часа наступила ночь, и верхушки сопок заблестелипод луной, словно серебряные. Над кухней уже давно вился дымок, а по днураспадка шли наши сменщики, сигналили папиросками.

– Пошли обедать, товарищ начальник, – сказал яКичекьяну, но он только помотал головой. Он сидел на ящике и ел хлеб с маслом,вернее, не ел, а, как говорится, подкреплял силы. Масло на морозе сталотвердым, как мыло. Кичекьян отрезал толстые куски, клал их на хлеб и в такомвиде наворачивал. По его худому и заросшему лицу ходили желваки. Он былмаленький и тощий; он даже в ватнике и в ватных штанах казался, как бы этосказать… изящным. Временами он откладывал хлеб и масло, дышал на руки, а потомснова принимался за свое дело. Потом встал и заорал:

– Луна-а, плыви в ночном просторе, лучи купая в море…

Конечно, ему было нелегко здесь, как человеку южному.

Я тоже человек южный, из Краснодара, но за восемь лет (тригода армии и пять лет на гражданке) я тут порядком акклиматизировался.Возможно, летом я поеду в отпуск и проведу его у матери в Краснодаре. Известнокаждому, что в Краснодаре самые красивые девчата в Союзе. Причем это не свист,а если бы еще наших девчат приодеть получше, то все: пришлось бы пустить вКраснодар еще несколько железных дорог, шоссе и построить международныйаэропорт. Я часто думаю о Краснодаре и о краснодарских девчатах, и мысли этипоявляются в самые тяжелые дни. В пятьдесят девятом на Устье-Майе, когда замелоперевал и мы три дня лежали в палатке и на зубариках играли, я представлялсебе, как я, отпускник, ранним летним утром гуляю себе по краснодарскомуколхозному рынку, и грошей у меня полно, и есть не хочется, а впереди ещевечер, когда я пойду на танцплощадку, где тоненькие и рослые девчата уставятсяна меня – какой я стильный, и видно, что не дурак и самостоятельный, в общем,парень-гвоздь.

Сейчас, спускаясь к лагерю на дно распадка, я тоже думаю оКраснодаре, о женщинах, о горячих пляжах, об эстрадных концертах под открытымнебом, о джазе Олега Лундстрема… Мне приятно думать, что все это есть, что наземном шаре имеется и еще кое-что, кроме этого потрясающего, волшебного,вонючего распадка.

На кухне мы здорово наелись и сразу осоловели, захотелиспать. Леня Базаревич, по своему обыкновению, отправился купаться, а мы влезлив палатку и, значит, водрузили свои тела на закрепленные за каждым койки.

Когда наша смена одновременно стаскивает валенки, тут хотьсвятых выноси. Свежему человеку впору надеть кислородную маску, но мы ничего,смирились, потому что стали вроде бы как братья.

Юра, Миша и Володя как бухнулись на свои плацкарты, таксразу и загудели, запели, засопели. Это они только настраивались. Потомначалось! Когда они храпят, кажется, что работают три перфоратора. Причемкомедия: как один перестанет храпеть, так и второй прекращает и третий – стоп!А по новой начинают тоже одновременно. Если бы я жил в капиталистическойстране, я бы этих трех ребят зверски эксплуатировал – показывал бы их в цирке изаработал бы кучу фунтов стерлингов или лир.

Мне тоже хотелось спать, но надо было сделать еще однодельце. Я зажег карманный фонарик и под его тусклый свет стал писать письмоодной краснодарской девчонке, которая в этот момент, можешь себе представить,находилась в каких-нибудь семидесяти четырех километрах от меня. Девчонку этузвали обыкновенно – Люся Кравченко. Познакомился я с ней прошлой весной, когда«Кильдин» привез сезонниц на рыбокомбинат. Обычно к приезду сезонниц всеребятишки в радиусе двухсот километров начинают наводить блеск на своюамуницию, стригутся под канадскую полечку и торопятся в порт Петрово на всехвидах транспорта, а то и на своих на двоих. Еще бы, ведь для нас это сенсация –сразу двести или триста новых невест!

В тот раз тоже много парней понаехало в Петрово. Все гулялипо главной улице в ожидании парохода и делали вид, что попали сюда случайно,или по делам, или с похмелья. Однако все эти мудрецы оказались на причале,когда «Кильдин» стал швартоваться, и все смотрели, как невесты сходили по трапу,а потом повалили за ними на главную улицу, а к вечеру все «случайно» оказалисьна рыбокомбинате.

Там я и заприметил Люсю Кравченко. Ну, сделал два-тривиража, а потом пошел на сближение. «Откуда, землячка?» – спрашиваю. Это у менятакой прием. А она вдруг – бац: «Из Краснодара». Каково? Даже врать непришлось. Весь вечер мы с ней гуляли, и мне было грустно смотреть в ее черныеглаза, а ее загорелые руки вызвали в моей памяти пионерский лагерь на Кубани. Ия думал о том, что мне уже двадцать седьмой год, а у меня ни кола ни двора, и явесь вечер заливал ей про космические полеты и про относительность времени, апотом полез к ней в тамбуре обниматься. Ну, она мне врезала по шее.

Потом мы ушли в экспедицию, и в экспедиции я о ней не думал,а думал, по обыкновению, о краснодарских девчатах, но почему-то всекраснодарские девчата на этот раз были похожи на Люсю. Просто сто тысяч ЛюсьКравченко смотрели на меня, когда я, красивый, умный и самостоятельный,парень-гвоздь, поднимался на танцплощадку в парке над Кубанью.