Она повела Киндаити по длинному-длинному коридору, который, казалось, никогда не кончится, потом дальше по лабиринту других коридоров с входами в бесчисленные комнаты, устланные татами. Но ни в одной из них не было ни души — дом как будто замер в напряженном ожидании, и было в нем тихо, как на кладбище.

Служанка наконец дошла до комнаты, где собрался клан Инугами.

— Ваш гость прибыл, — сказала она, став на колени и коснувшись руками пола, потом выскользнула за дверь.

Киндаити почувствовал, что все глаза разом устремились на него. Фурудатэ поблагодарил его взглядом и сказал:

— Благодарю вас, что пришли. Пожалуйста, садитесь вот здесь. Надеюсь, вы не возражаете против того, чтобы сидеть в задней части комнаты.

Когда Киндаити слегка поклонился и сел, Фурудатэ продолжал:

— Господа, это господин Коскэ Киндаити, о котором я только что вам рассказывал.

Каждый из Инугами приветствовал Киндаити легким кивком головы. Киндаити подождал, пока взгляды присутствующих вновь не обратились к адвокату, после чего не торопясь оглядел комнату.

Это было обширное помещение, составленное из двух в двенадцать циновок комнат, перегородки между которыми были сняты. На простом деревянном алтаре в главной части комнаты стояла фотография покойного Сахэя Инугами, украшенная крупными хризантемами. Перед алтарем сидели трое молодых мужчин в официальных черных кимоно. При взгляде на одного из них, занимавшего почетное место, сердце Киндаити смятенно забилось, — голова его была покрыта черным капюшоном с двумя прорезями для глаз. Человек этот сидел понурившись и глядя в пол, так что Киндаити ничего не удалось разглядеть за этими отверстиями. Это, должно быть, только что вернувшийся Киё.

Лица двух молодых мужчин, сидевших рядом с Киё — Такэ, сына второй дочери Сахэя, Такэко, и Томо, единственного ребенка третьей дочери, Умэко, — были знакомы Киндаити по фотографиям в «Биографии». Такэ — плотный квадратный мужчина, Томо — стройнее и, кажется, деликатного телосложения. Всем своим непроницаемым надменным видом Такэ демонстрировал презрение к миру, а глаза Томо, хитрые и лживые, бегали туда-сюда. Эти два человека были полной противоположностью друг другу.

Несколько в отдалении от трех этих мужчин сидела изящная хрупкая Тамаё. Спокойствие и сдержанность, казалось, еще больше подчеркивали ее красоту. В отличие от того дня, она была одета в черное, и только у шеи выглядывал белый кусочек нижнего кимоно. Она казалась старше, но теперь ее красота стала более одухотворенной.

Фурудатэ сидел немного в стороне от Тамаё. Лицом к Тамаё сидели по порядку: Мацуко, Такэко и ее муж Тораноскэ; их дочь Саёко; Умэко и ее муж Кокити.

Саёко тоже была весьма привлекательной особой и вполне могла бы сойти за красавицу, если бы в этой же комнате не было Тамаё. Рядом с редкой красотой Тамаё внешность Саёко страшно проигрывала. Сама Саёко, видимо, сознавала это, потому что взгляды, которые она бросала на Тамаё, были исполнены угрожающей враждебности. Ее красота скрывала шипы.

Фурудатэ, слегка кашлянув, взял толстый конверт, лежавший у него на коленях.

— Сейчас я прочту последнюю волю и завещание господина Сахэя Инугами. Но перед этим мне хотелось бы обратиться с просьбой к госпоже Мацуко.

Мацуко молча смотрела на Фурудатэ. Это была женщина пятидесяти лет, которая, казалось, привыкла сама выбирать свой путь.

— Как вам известно, — продолжал Фурудатэ, — я уполномочен открыть и прочесть это завещание только после того, как господин Киё будет репатриирован и все члены семьи соберутся вместе.

— Это мне известно. Вот он, Киё, как видите.

— Но… — проговорил адвокат несколько неуверенно, — я не могу сказать, на самом ли деле это… Конечно, я не сомневаюсь в ваших словах, но если бы я мог увидеть его лицо…

Глаза Мацуко сверкнули яростью.

— Что? Вы полагаете, господин Фурудатэ, что Киё — самозванец? — Голос у нее был глубокий и хриплый, и в нем скрывалась злоба.

— Нет-нет. Я не это имел в виду. А как все остальные? Вы будете возражать, если мы так это и оставим?

— Конечно, будем, — мгновенно вмешалась Такэко.

В противоположность своей старшей единокровной сестре Мацуко, обладавшей тонким, но, казалось, крепким, как бамбук, телосложением, Такэко, низкорослая и тяжелая, с двойным подбородком, похожа была на кочку и казалась очень энергичной. При этом в ней не было ни капли добросердечия, которое так характерно для полных женщин. Она полнилась злобой так же, как ее сестра.

— Умэко, а как ты полагаешь? Тебе не кажется, что Киё должен снять капюшон и показать нам лицо?

— Разумеется, — без колебаний ответила Умэко. Из трех сестер она была самой привлекательной, но злобности и в ней хватало.

Муж Такэко Тораноскэ и муж Умэко Кокити выразили свое согласие. Тораноскэ, приземистый человек пятидесяти с чем-то лет с цветущим лицом, выглядел надменным и взгляд имел грозный. Очевидно, что Такэ унаследовал свое тело и манеру держаться от отца. По сравнению с Тораноскэ муж Умэко Кокити был гораздо субтильней и бледней и на вид казался помягче, однако беспокойные глаза, такие же, как у его сына, свидетельствовали о том, что в мыслях его угнездилось зло. Легкая улыбка никогда не покидала его губ.

На мгновение в комнате стало тихо, потом Мацуко внезапно закричала:

— Киё, сними свой капюшон — пусть они видят!

Голова в капюшоне дернулась. Потом, после долгих колебаний, дрожащая правая рука Киё поднялась и стала приподнимать капюшон. Да, это было лицо Киё — Киндаити помнил его по фотографии в «Биографии», — но какое необычное лицо! С застывшими чертами, совершенно неподвижными. Это лицо было — если воспользоваться мрачным сравнением — лицом мертвеца. Лицо безжизненное, лишенное человеческого тепла.

Саёко вскрикнула, и комнату охватило смятение, а истерический голос Мацуко, неистовый от ярости, взвился над шумом:

— Киё получил ужасную рану, поэтому я велела сделать для него эту маску. Вот почему мы оставались в Токио так долго. Я велела сделать маску, которая выглядела бы точно так, как бывшее лицо Киё. Киё, приподними маску — пусть видят!

Киё коснулся подбородка дрожащей рукой и начал стягивать маску вверх с подбородка, словно сдирал с лица кожу. Саёко снова резко вскрикнула. Киндаити не мог унять дрожь в коленях. И желудок словно наполнился свинцом.

Из-под искусно сделанной гуттаперчевой маски появились челюсть и губы, казавшиеся в точности такими же, как на маске. Они выглядели совершенно обычными. Однако, когда Киё поднял маску выше, Саёко вскрикнула в третий раз.

У Киё отсутствовал нос. На месте носа была мягкая красновато-черная масса плоти, которая выглядела так, как огромный лопнувший нарыв.

— Киё, этого достаточно! Надень маску!

Киё вновь натянул маску, и все почувствовали, что видели достаточно. Еще немного, и от созерцания этой отвратительной, бесформенной массы плоти их просто вырвало бы.