— Вы страшный человек, господин Киндаити. Страшный. Однако все это лишь фантазия. Только в романах человек может быть столь хладнокровен.

— Нет. Этот человек, он или она, уже показал свое хладнокровье. Вспомните, кто-то ведь преспокойно убрал господина Вакабаяси. Кстати, если мы продолжим рассматривать сценарий, о котором я говорю, то не только Киё, Такэ и Томо подпадают под подозрение, но также их родители и даже сестра Такэ. Добившись того, чтобы их сын или брат наверняка получил долю в наследстве, они сами тоже получают долю. И тогда встает вопрос: у кого из них была такая возможность — подбросить гадюку в спальню Тамаё, испортить ее машину и пробуравить лодку? Имеются ли у вас какие-нибудь соображения на этот счет, господин Фурудатэ?

Фурудатэ снова с ужасом и в полном смятении уставился на Киндаити.

— Так, господин Фурудатэ, я вижу, у вас в голове вертится имя. Кто это?

— Нет-нет, не знаю. А у кого была такая возможность? Она была у всех.

— У всех?

— Да, за исключением Киё, который только что вернулся. Господин Киндаити, все члены семьи ежемесячно собирались здесь, в Насу, чтоб совершать поминальный обряд по Сахэю. Разумеется, они приезжали не для того, чтобы почтить старика. Они приезжали сюда раз в месяц потому, что хотели выяснить, что собираются делать другие, и потому, что никто из них не желает потерпеть поражение. А происшествия с Тамаё всегда случались, когда они были здесь. На этот раз тоже…

Киндаити присвистнул и энергично почесал в затылке.

— Это д-действительно очень интересное д-дело, г-господин Фурудатэ. Кто бы ни был этот злоумышленник, загадку он загадал нам непростую.

Киндаити задумался, отчаянно ероша волосы, отчего шевелюра его совсем встала дыбом. Наконец, вспомнив о присутствии Фурудатэ, он повернулся к адвокату, который изумленно взирал на него, и робко улыбнулся.

— Пожалуйста, простите меня, — засмеялся он. — Это у меня такая привычка, когда я волнуюсь. Надеюсь, вы не обиделись. В общем, как я уже сказал, мы рассматриваем две вероятности — вероятность того, что странные происшествия с Тамаё являются инсценировками, и вероятность, что они не являются таковыми. Кстати, если последняя верна, тогда есть еще один серьезный подозреваемый. А вот был ли у него шанс прочесть завещание, это другой вопрос.

— Кто это?

— Сизума Аонума.

Фурудатэ тихонько ахнул.

— Оставим в стороне вопрос, был ли у него такой шанс или нет, но он больше, чем все остальные, может желать смерти Тамаё. Если она не умрет, он вообще исключается из этой схемы наследования. У него нет возможности заставить Тамаё отвергнуть внуков Сахэя, значит, он должен убить ее, если он хочет получить свою долю. А если после этого умрут все трое внуков, он получает все — все состояние Сахэя и бизнес. Господин Фурудатэ, — с ударением сказал Киндаити, — кто такой Сизума Аонума? Какое отношение он имеет к Сахэю? И почему Сахэй так к нему благоволил?

Фурудатэ глубоко вздохнул. Вытерев липкий лоб носовым платком, он уныло покивал головой.

— Сизума Аонума был причиной того, что в последние годы на сердце у Сахэя было столько горечи и боли. Неудивительно, что тот отвел Сизуме столь важную роль в завещании. Сизума — это… — Слова словно застряли в горле у Фурудатэ. Потом, откашлявшись, он пробормотал, почти запинаясь: — Сизума — это незаконный сын Сахэя.

Киндаити удивленно выгнул брови.

— Сын?

— Да. Единственный сын.

— Но тогда почему?.. Я имею в виду, что о нем нет ни малейшего упоминания в «Биографии».

— Разумеется. Написать об этом — значило бы выставить напоказ то, что сделали Мацуко, Такэко и Умэко — их жестокий неприглядный поступок. — Фурудатэ начал свой рассказ бесстрастным голосом, словно читая по памяти: — Сахэю было уже за пятьдесят, когда он впервые в жизни полюбил. До того у него было три любовницы, которые родили Мацуко, Такэко и Умэко, но ни к одной из них он не испытывал серьезного чувства. Он просто держал их при себе, чтобы удовлетворять свои телесные потребности. Но потом, когда ему перевалило за пятьдесят, он впервые в жизни глубоко полюбил женщину. Ее звали Кикуно Аонума, и она работала на шелковой фабрике Инугами. Говорят, она была даже моложе Мацуко. Спустя некоторое время Кикуно забеременела, отчего три дочери Сахэя впали в панику. Поскольку они были от разных матерей, они никогда, даже в детстве, не были близки. Наоборот, они постоянно враждовали и воевали друг с другом, как самые заклятые враги. Но в данном случае они объединились и направили все свои силы против Кикуно — слишком их огорчила ее беременность.

— Почему? Какое им дело до ее беременности?

Фурудатэ слегка улыбнулся.

— Разве это не очевидно? Что, если у Кикуно будет мальчик? Сахэй был совершенно опьянен ею, и если бы она подарила ему сына, которого он всегда хотел, он мог вступить с ней в законный брак. И тогда мальчик отобрал бы у них все состояние Инугами.

— Понятно. — Киндаити поборол подступающую дрожь. Он кивнул медленно и серьезно.

— Поэтому три дочери заключили союз и начали травить Кикуно, мучить ее, и делали это со всей яростью и жестокостью самым неподобающим образом. В конце концов Кикуно не выдержала. Она решила, что, если так будет продолжаться, эти трое замучат ее до смерти. И она ушла. Мацуко, Такэко и Умэко возликовали, но потом, после ухода Кикуно, выяснилось, что Сахэй передал ей три реликвии Инугами: топор, цитру и хризантемы.

— Да, я хотел спросить об этом. Что это за топор, цитра и хризантемы?

— С вашего разрешения, об этом чуть позже. В завещании говорится, что эти реликвии Инугами означают право на получение наследства. Сестры узнали, что Сахэй отдал их Кикуно и сказал ей, что, если у нее родится сын, она может вернуться с этими реликвиями и предъявить свои права. Неудивительно, что сестры впали в еще большую панику. Узнав, что Кикуно действительно благополучно родила мальчика, они не смогли совладать со своей яростью и, точно демоны из преисподней, бросились к ней. Кикуно еще не оправилась после родов, а они заставили ее подписать заявление, что Сахэй не был отцом ребенка. Потом, отобрав три реликвии, победоносно вернулись домой. Вот почему в последние годы с Мацуко, Такэко и Умэко Сахэй был холоден как лед.

Киндаити вспомнил злобные лица трех женщин. А представив себе, какими они были в молодости, когда у них было еще больше злобы и сил, он почувствовал, как по спине побежали мурашки.

— Понятно. Что случилось с Кикуно и ребенком?

— Ну, эти ужасные события, конечно же, произвели на Кикуно сильнейшее впечатление. Она подписала это заявление, но кто знает, как еще ей могут навредить? И вот она взяла ребенка, Сизуму, и исчезла бесследно. Даже теперь мы понятия не имеем, где мать и сын. Если Сизума жив, ему должно быть двадцать девять, столько же, сколько Киё.

Фурудатэ кончил свой рассказ и тяжко вздохнул.

Смутная мысль мелькнула в голове Киндаити. А что, если завещание Сахэя с самого начала писалось с ужасающим умыслом? Не нарочно ли старик сотворил такое странное завещание, чтобы вызвать разлад между Мацуко, Такэко и Умэко — кровавую вражду, которая будет длиться годы и годы? Киндаити обдумывал услышанное, подавленный тяжкими мыслями, но в конце концов, вынув ручку и бумагу, начал набрасывать фамильное древо Инугами. Долго он сидел, глядя на эту схему, словно в ней можно было отыскать разгадку.