Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Проходит год, второй. Гюльбахар стирает отцу Маруку белье, чинит его рясу. Поздно вечером, в темноте, когда нет луны, поп пробирается к Гюльбахар.
Отец Марук ублажает не только бессмертную душу вдовы Гюльбахар, но и ее грешное тело. Возвращаясь от Гюльбахар, отец Марук поглаживает свою седеющую бородку и довольно чмокает губами.
Как-то в Дмбон приехал из города комсомолец. Он долго говорил с крестьянами, а потом молодежь Дмбона гурьбой провожала его. На следующий день в Дмбоне была создана комсомольская ячейка.
По селу давно уже гуляли слухи, что отец Марук слишком часто навещает Гюльбахар. Но не все верили, что поп дни проводит в церкви, а ночи у Гюльбахар.
Патриархальный Дмбон не видел железной дороги, не знал железного плуга, а комсомольцы Дмбона жили по дедовским заветам, по старым обычаям… Вопрос об отце Маруке встал перед деревенской молодежью как столб:
— Чтобы этот поп без роду, без племени бесчестил наше селение… Да чтоб его!..
Гудели комсомольцы, им вторили старики. Председатель сельсовета Яхши предложил от слов перейти к делу: было решено выследить отца Марука и поймать его на месте преступления.
Отец Марук хитер и осторожен, но в ночной темноте его обуревают желания; уже не в силах сдержать себя, он посылает соседского мальчика за Гюльбахар: дескать, отец Марук простудился и ему нужно поставить банки. Мальчик идет за Гюльбахар, а потом обо всем рассказывает председателю Яхши.
В доме попа загорается глиняный светильник. Гюльбахар завешивает ковром окно и гасит огонь. Тут же к дому подходит Яхши и запирает его снаружи.
Всю ночь шумел Дмбон: женщины, стоя на крышах, проклинали Гюльбахар, сотни мужских глаз гневно сверкали под высокими бараньими папахами, люди потрясали дубинами.
Отец Марук рычал, как медведь, попавший в западню, крестился, а на улице, словно весенний поток, шумел Дмбон, шумел так, что грохотали ущелья.
— Люди добрые, пощадите его сан! — кричал кто-то из стариков, но его никто не слушал.
Яхши велел всем расходиться по домам, а возле дома поставил сторожа. До самого рассвета деревенская молодежь судила и рядила, как поступить с отцом Маруком.
Утром, на площади, в тени старого дуба, где в летнюю жару отдыхают телята, сельский сход решил изгнать отца Марука из Дмбона…
Три дня подряд в деревне только и говорили, что о ночном происшествии.
— Иду я, — рассказывает один, — и вижу: у попа свет погасили. Подслушал у ердика — шушукаются, понял я, что поп распутничает с Гюльбахар. Тут пришел Яхши и повесил на дверь замок.
Другой еще больше разукрашивает свой рассказ:
— Бегу я к дому попа и вижу: кто-то стучится к нему. В это время справа появилась какая-то тень и стала подниматься по лестнице…
Но в один прекрасный день Яхши получил повестку: его вызывали в суд. Кто это научил отца Марука подать жалобу в суд?
Опять собрание, опять крик на весь Дмбон.
— Всей деревней пойдем в свидетели! Выгоним попа из Дмбона!..
И двинулись дмбонцы с шумом в суд. Шли, размахивая дубинами.
Дмбон не был знаком с порядками в суде. Когда дмбонцы вошли в здание суда и Мухси, который той ночью кричал, чтобы люди пощадили сан отца Марука, вдруг увидел попа, сидящего в углу, на скамье, он удивился.
— Ну разве здесь твое место, отец Марук! — и стал разглядывать комнату.
Стены были увешаны плакатами и картинами. Вот плакат молочной артели, изображающий корову, вот крылатый верблюд, летящий по воздуху; под ним надпись: «Долой империалистическую войну!» Так было напечатано, но рассыльный наклеил на слово «война» слово «суд» и получилось: «Долой империалистический суд!»
Дмбонцы разглядывают картины и плакаты. Мухси подталкивает Яхши: «Смотри, какая красивая корова!..»
Судья прочел обвинительное заключение и ничего не понявшему Яхши разъяснил, что сельсовету предъявлено обвинение в самовольном аресте попа. Мухси словно окатили холодной водой. Он удивленно посмотрел на стены, на судью, помял жесткими пальцами папаху и спросил себя: «Как же это? Отец Марук опозорил все село, а выходит — виноват Яхши!..»
И когда судья спросил Яхши, признает ли он себя виновным, Мухси выступил вперед.
— Поп виноват…
Говорил Яхши, говорил Мухси и другие дмбонцы. Один сказал, что это дмбонские женщины посоветовали вывести Гюльбахар на чистую воду. «Не то, — сказали они, — станем брать с нее пример».
— А как ведет себя эта Гюльбахар? — спросил судья.
Один из дмбонцев, крупный мужчина с орлиным носом, прогнусавил:
— Да разве с Гюльбахар можно справиться? Сами не знаем, как отвадить ее…
Другой дмбонец, когда его спросили, видел ли он и раньше Гюльбахар у попа, сложил руки на груди, низко поклонился судье и ответил:
— Видел раз.
— Что они делали?
— Язык не поворачивается сказать.
— Ты никому не говорил об этом?
— Не солгу, сказал троим, а если они разнесли по всему селу, так я уж не виноват.
Спросил судья и дмбонского пастуха, глуповатого малого в папахе.
— Как тебя зовут? — спрашивает судья.
— Меня? — тянет он.
— Сколько у тебя детей?
— У меня? — говорит пастух и считает в уме, словно впервые слышит о своих детях.
— Ты что-нибудь знаешь?
— Я? — переспрашивает пастух и сообщает, что после известного нам случая отец Марук просил крестьян пощадить его старость и сан.
Судья спрашивает Яхши, почему он запер дверь, но тут Мухси с места восклицает:
— Что же, разрешить попу распутничать и позорить все село?
Яхши отвечает, что сельчане сами вынесли решение запереть попа. Какой-то комсомолец говорит, что в Дмбоне незнакомы с государственными законами.
— В нашей деревне такие дела считаются нехорошими, но, если государственный закон возражает, мы больше не будем.
Говорит и отец Марук. Гюльбахар — бедная женщина, он из своих доходов помогает ей, дает ей белье в стирку, а его прихожане возводят на него поклеп, как им только не стыдно!
— Что скажет синод, если узнает об этом? — возглашает поп, угрожающе поглядывая на дмбонцев.
Суд признал Яхши виновным, но, принимая во внимание условия, сложившиеся в Дмбоне, простил.
Дмбонцы как победители с шумом и гамом вышли из суда.
Один только отец Марук совсем растерялся и все думал о том, где бы ему еще найти такой хороший приход, как Дмбон, и такую прихожанку, как Гюльбахар, Гюльбахар…
МРОЦ