— …побороть желание купить серьги? — предположила Катерина.

— Наверное. — Сравнение не показалось Василисе уместным, но говорить об этом старшей из Киевиц она не стала. — Или как вампир не способен противиться жажде крови. Первой Ирина получила д ушу отца, человека, любившего ее. Очевидно, больше всего она ценит души любящих.

— И все это вы вывели из одного только сходства двух людей с картиной, написанной сто лет назад? — скептично подытожила Катя. — Простите, но при чем здесь вообще Котарбинский? Не слишком известный художник, умерший в…

— …1921 году, — сказала всезнающая Маша Ковалева.

— На этот вопрос мне трудно ответить, — с достоинством признала временное поражение Вася. — А кроме того, пора начинать приготовление. Не стоит гневить невниманием Душек. Особенно если они столь сильны, как души покойных Киевиц. Прошу извинить меня, — сказала она и с важным видом удалилась на кухню.

Акнир подбросила последнее полено в уже разгоревшийся огонь в камине, встала с колен, отряхнула серебристые леггинсы.

— Вам стоит послушать Васю, — сказала она. — До того, как мама издала запрет, испокон веков некроманты приходили в Киев на Мамки. В дни Уробороса. Имеющие третье негласное название — дни ловцов душ. Они шли в Святой Город воровать души монахов и богомольцев…

— Вчера кто-то раскопал на Замковой горе могилу монаха! Так в газете написано. — Чуб схватила и подняла над головой полотнище «Неизвестного Киева», как матрос красный флаг.

— И вновь нестыковка, — сказала Катя. — Если она любит души любящих, при чем тут монах, который умер сто лет назад? Как он мог любить ее?

— А как сто лет назад ее мог нарисовать Котарбинский? — парировала Чуб.

— Похоже, мы знаем точный адрес разгадки — сто лет назад, — улыбнулась Маша. — Но нестыковка все-таки есть, — студентка исторического факультета отложила просмотренную заметку в газете. — Журналисты ошиблись. На Замковой горе не могло быть могилы монаха. Разве только монашки. Флоровский монастырь, которому принадлежало церковное кладбище, — женский. Но там хоронили и обычных гражданских людей: мещан, купцов…

— Художников? — полувопросительно-полувосклицательно вскрикнула Даша. — Где во-още похоронен ваш Котарбинский?

— В Киеве, — сказала Ковалева. — Его могила должна быть где-то здесь. Я точно не знаю… Ты думаешь, она раскопала его могилу?

— Она ждала его сотню лет и пришла за ним! — ухнула Чуб.

— Достаточно пустых предположений. — Катерина решительно отодвинула один из книжных шкафов, обнажая тайную кладовку, заполненную костюмами разных времен. — Я сама схожу к нему в Прошлое.

— Осмелюсь заметить, вам не стоит беспокоиться. — Акнир сняла с полки кладовой старинные очки с круглыми стеклами, протянула их Кате, и та вдруг поняла, что дочь Киевицы отлично понимает, зачем Дображанской понадобились темные стекла. — В остальном ваш костюм весьма точно соответствует той эпохе, — сказала она. — А в мелких нюансах моды мужчины не разбирались ни тогда, ни теперь…

— Думаешь? — Катя заглянула в зеркало.

Показалось ли ей, или осколок бриллианта в ее броши стал больше?

* * *

«Котарбинский Вильгельм Александрович… Жил и умер в Киеве… При жизни считался одним из ведущих символистов Империи… Невзирая на большие гонорары, так и не приобрел собственный дом, на долгие годы поселившись в отеле „Прага“… незадолго до смерти перебрался в дом своего давнего друга — Эмилии Праховой», — уведомил Катю интернет.

От стройного розово-серого дома-замка на Ярославовом валу, 1, Катерина дошла пешком до угла Владимирской улицы, свернула налево и меньше чем через двести шагов оказалась у зеленоватого здания бывшего отеля «Прага», бывшей гостиницы «Киев» — закрытого на бесконечный ремонт № 36. Второй этаж дома был подпоясан длиннейшим балконом с великолепным черным литым узором. Стекла первого этажа еще хранили память о канувшем в Лету ресторане. Нарисованная на стекле улитка искренне ратовала «за неспешную еду». Реклама — «Ассортимент ограничен лишь вашим аппетитом» — зазывала в совершенно пустое, безлюдное помещение. А столь же пустынная застекленная макушка 6-го этажа вспоминала другой — знаменитейший в прошлом веке ресторан на крыше и пропечатанную в дореволюционных газетах рекламу: «Тот, кто не любовался панорамой города с террасы отеля „Прага“, — не видел Киева!».

Над запечатанной дверью центрального входа еще держалась надпись «Готель», а над ней сияла громадная афиша о продаже старого дома… Но запертая дверь не могла остановить Киевицу — Катя сунула необходимый ключ в замок и привычно прочитала на входе заклятие именем Города, повелевая: «Дай мне час, который должно узнать». Просить более конкретно не имело смысла: Киев лучше других знал, какой день и миг из жизни Вильгельма Котарбинского поможет Киевицам решить загадку…

Дверь поддалась, и, шагнув за нее, Катя увидела совсем другой коленкор: сияющий, натертый до блеска холл одной из перворазрядных гостиниц старого Киева. Скользнув взором по объявлению, предлагающему всем гостям «Праги» в «бесплатное пользование» театральные бинокли и зонтики от дождя, Дображанская внимательно изучила доску, где значились имена лиц, проживающих в номерах, и кивнула, увидев нужное.

Поднявшись на третий этаж, Катерина прошла по устланному ковром коридору. Дверь номера Котарбинского не была заперта. Гостья толкнула ее и оказалась в просторной и светлой комнате посреди заправлявшего в ней художественного и антихудожественного беспорядка. Повсюду стояли мольберты с начатыми картинами. Под длинной лавкой у стены красовалась живописная куча мусора: коробки из-под спичек и папирос из лавки Соломона Когена, окурки, обрывки бечевки и бумаги, заметенные туда «аккуратным» хозяином, возбужденный голос которого долетел из соседней комнаты:

— Вот так, моя милочка… Ах, какая милая головка… Взгляните на меня… какой взгляд… какая прелестная меланхолия…

По-видимому, живописец был там с какой-то миловидной натурщицей, и, помня, что последние позируют не только в одежде, но и без нее, Катерина решила быть вежливой.

— Вильгельм Александрович… — позвала она. — Простите, что я без стука… Дверь была открыта… Я к вам по делу.

— Ах, какой чудный я слышу голосок… Кто у нас здесь?

Вильгельм Александрович немедля появился на зов. Он был еще достаточно молод, белокур, светлоглаз и весьма приятен на вид, с волнистыми волосами, прекрасно прорисованными бровями, небольшой аккуратной бородкой и мягкими обходительными манерами, мгновенно обволакивающими тебя, словно ласковый, теплый, гостеприимный плед.

— О! — восторженно встретил он красавицу Катю и машинально поправил свою испачканную краской широкую рабочую блузу. — Рад, очень рад принимать у себя таких восхитительных дам. Я еще не видел на Киеве подобных красавиц… Вы по делу… Как обычно? Портрет?

— Да… я хотела бы, — Катя отметила, что поляк по происхождению путается в единственном и множественном числе, но во всем остальном он произвел на нее самое благоприятное впечатление. Он походил на человека, взаимно влюбленного в жизнь.