— Дорогой, ты опоздал на две минуты, нет, это нормально, я сама опоздала, но ты мог бы поторопиться! — встречает его девушка.

— Эээ… — мямлит питерец. Кажется, ему не очень рады.

— Я понимаю, не надо оправданий. Просто я тебе не интересна, да?

— Но…

— Ты всё решил за нас двоих. Прекрасно. У меня нет претензий. Только знаешь… ты ещё очень пожалеешь об этом!

И питерская девушка гордо удаляется.

Питерец бежит за ней следом, машет руками, бормочет в своё оправдание какую-то чепуху, но она вскакивает в маршрутку, и, горько хохоча, как оскорблённая гарпия, уезжает прочь.

Москвич едет на свидание, в пробках набрасывая план действий. Взять её за руку — на пятой минуте. Это будет естественно. Потрогать её за ногу — так, чтобы она поняла, что это не случайно — только после того, как она выпьет немного вина и раскрепостится. Ну а дальше — уже по обстоятельствам.

— Привет, дорогой, — машет ему рукой красавица с обложки. Присмотревшись, москвич понимает, что она машет ему не с обложки, а из живой жизни, и с этой красавицей у него свидание. «Везучий я гад!» — думает москвич.

Девушка кокетливо делает ресницами и р-раз, и д-два и москвича относит ветром на несколько шагов назад.

— Дорогой, куда же ты? — подбегает к нему девушка, хватает за руку и тащит за собой. — Я уже всё придумала. Сейчас мы садимся в твою машину и едем есть суши за твои деньги. Потом мы едем на дискотеку, потом…

— А может быть, вызовем такси? — предлагает москвич. Ему так хорошо, что срочно хочется выпить.

— Так, понятно, ты всё решил за меня! Конечно! Вам, мужчинам, лишь бы командовать. А то, что у меня на душе — тебя не волнует. Ну и пожалуйста. Ну и бери такси и езжай в свою сауну к своим девочкам!

— В какую сауну? К каким девочкам?

— Вот только не надо строить из себя невинность. Не держи меня за дуру! Пожалуйста, можешь ездить к ним сколько хочешь. Я была готова закрыть на это глаза, — она закрывает глаза, хлопает ресницами, москвича снова относит ветром немного в сторону. — Но чтобы вот так, на первом свидании, всё испортить — этого я тебе никогда не прощу! Сейчас приеду домой — и расфренжу тебя везде, где дотянусь! И не звони мне! Потому что телефон я тоже сменю!

Московская девушка бежит прочь на тонких каблучках. Каблучки делают цок-цок-цок. Москвич пытается её догнать, но она внезапно останавливает незнакомую иномарку, распахивает дверь, демонстративно целует взасос водителя, и уезжает в Мытищи под звуки свадебного марша, который водитель по её просьбе нарочно делает погромче.

Когда Бог создавал москвича, подходящих сердец в мастерской не оказалось, поэтому он временно поставил москвичу моторчик. Мол — пусть пока так живёт, а как подходящее сердце освободится — заменим. Вот, скажем, у карфагенянина возьмём, всё равно ему за ненадобностью, Карфаген-то по любому должен быть разрушен, а пока он не разрушен, москвич и с моторчиком поживёт, не перегреется. Тем более, что моторчик вечной батарейкой снабжен.

Сказано — сделано. Поставил Бог москвичу моторчик — и забыл, как водится, дел-то много, всё не упомнишь. И даже когда питерца создавал — не вспомнил, что москвич у него так до сих пор с моторчиком вместо сердца бегает. Ещё удивился: надо же, какого я прыткого москвича создал, что тот взял и Петербург придумал, мне такое в страшном кошмаре не снилось, а он, гляди-ка ты — в жизнь воплощает.

Да и с питерцем, кстати, не всё гладко вышло. Ему сердца тоже не хватило. В мастерской, конечно, были какие-то сердца, но Богу показалось, что они не слишком подходящие. Дав ангелятам задание сделать самое лучшее сердце для питерца, Бог поставил ему вместо сердца вторую, дополнительную совесть. Совесть, если хорошо за ней ухаживать, работает не хуже моторчика. Только батарейки вечной в ней нет — в роли батарейки выступает сам питерец. К счастью, он об этом не знает.

А ангелята так и не сделали сердце для питерца. Застыли перед флип-чартом, на котором размашисто начертано: сделать для питерца самое лучшее сердце. Боязно же — вдруг получится не самое лучшее. Так питерец и кормит собой свою вторую совесть — уже триста с лишним лет.

Москвич встречает её на улице, случайно. Хватает за руку, совершает признание. Получает отказ. Не расстраивается, делает предложение. Получает в ответ круглые глаза. Воспевает эти глаза в песне, такой чудовищной, что при первых же её звуках во всех окрестных машинах смолкает Радио Шансон, а заодно и сигнализация.

Москвич добивается своего, играет свадьбу, живёт долго и счастливо год или даже два, меняет пристрастия, исчезает в неизвестном направлении, присылает письма с Воркуты, Мыса Доброй Надежды и из соседнего квартала, на каждый день рождения высылает ребёнку денег на карманные расходы. Где-то лет через пятьдесят, перебирая старые, ещё бумажные, фотографии, находит свадебное фото и удовлетворённо произносит: «Это была любовь!» Присутствующие при этом событии жители самых разных городов мира, с затаённой завистью в голосе признают, что жизнь у их друга удалась, а сами при этом держат фиги в кармане и думают про него всякие гадости, но вслух сказать не решаются.

Питерец встречает её в гостях. Добрые друзья нарочно сговорились и решили познакомить двух таких похожих друг на друга людей — вдруг им от этого будет счастье? Питерец деликатно не замечает её где-то с полгода: чтобы не подумали, будто в гости он только за этим и ходит. Друзья уже сами не рады, но терпят, старательно созывают компании раз в неделю, и вот, наконец, чудо случается! Питерец открывает глаза пошире и видит её. Ещё через год он принимает решение совершить совместную, ни к чему не обязывающую, прогулку по ночному городу. Проходит ещё лет пять. Друзья уже устали ждать и уехали в Петергоф, и там, кстати, открыли очень неплохой кабак. Лишенный привычной поддержки питерец собирается с силами и совершает признание. С сожалением узнаёт, что опоздал на два месяца. Сочиняет стихи (гениальные) никому их не показывает, сжигает, пепел съедает, видит видение, уезжает к друзьям в Петергоф. Ещё через десять лет сочиняет следующее стихотворение, решается на повторный штурм, получает согласие, не верит своему счастью, настолько, что, дабы собраться с мыслями, уезжает в кругосветное путешествие, возвращается, чтобы воссоединиться с объектом, теперь уже навсегда, узнаёт, что снова опоздал, сочиняет третье и последнее стихотворение, больше уже предложений никому не делает, живёт у друзей в Петергофе. Незадолго до смерти, перебирая вместе с чужими внуками семейный альбом, находит фотографию, случайно сделанную во время первой встречи и думает: «Это была любовь…» Фотографию изымает и сжигает, пепел съедает, но ничего уже не происходит.