Льеф огляделся, задумавшись. Слишком опасно было отпускать пленницу или даже оставлять одну, пока та не привыкла к положению рабыни.

– Слушай меня, – сказал Льеф вслух, – сейчас тебе кажется, что северная земля велика. Что ты легко скроешься от меня, как только я отвернусь. Но ты быстро поймёшь, что это не так. Трелли, такие, как ты, не имеют никаких прав в наших краях. Тебе никогда не стать свободной – если только я этого не захочу. Ты принадлежишь мне целиком. Я вынул твою жизнь из костлявых пальцев Хель – и теперь она моя. Захочу – оборву, захочу – сохраню и отдам тебе. Понимаешь меня?

Кена кивнула, не глядя, впрочем, Льефу в глаза.

– Ты пока мне не веришь. Но это пройдёт. Ты узнаешь, что со мной тебе лучше, чем с кем-то ещё. А пока…. – Льеф проверил верёвку, провёл кончиками пальцев по розовеющим следам на тонких запястьях, которые хотелось целовать, но не развязал пленницу. – Жди, пока я найду еду и соберу валежник. Если потревожишь Брюнена – он понесёт и протащит тебя по камням. Поняла меня?

Кена ещё раз кивнула. Плечи её опали, спина ссутулилась. Кена не слишком рассчитывала сбежать прямо сейчас, и всё же слова Льефа достигли цели – безысходность теперь обволакивала южанку, как поутру окутывает людей и животных туман.

– Хорошо, – сказала она тихо, не расслышав собственного голоса, и осталась стоять, хотя ноги с трудом держали.

Льеф уложил часть снаряжения на землю и, оставив при себе один только лук, углубился в лес. Его не было достаточно долго, чтобы Кена успела хорошо осознать то, что Льеф сказал, и по-настоящему его возненавидеть.

«Я никому не принадлежу, – мрачно повторяла Кена, наблюдая, как фигура Льефа появляется из сумрака. – Я убью тебя. А потом, если нужно, себя. И Конахт будет отомщён».

Наблюдая, как Льеф скидывает со спины сухие ветки и раскладывает их на земле, как разжигает костёр и как подвешивает над ним кроликов, Кена представляла, как острое блестящее лезвие ножа, расчерченного рунами, который сейчас находился у Льефа в руках, вспарывает горло северянина, как выступает на смуглой коже и светлом металле алая, горячая кровь.

Наконец, Льеф вспомнил про пленницу. Закончив с костром, он лёгким движением распутал узел, удерживавший запястья Кены привязанными к коню, и усадил девушку рядом на земле. Одной рукой прижав чужачку к себе, будто опасаясь, что та сбежит, другой Льеф повертел тушку животного над огнём.

Потом повернулся к пленнице и, взяв в ладони её кисти, осмотрел сначала с одной, потом с другой стороны. Крови на запястьях не было.

– Пройдёт, – сказал Льеф и отвернулся к огню.

За весь вечер – недолгий, потому что они лишь поели и стали укладываться спать – Льеф не сказал рабыне почти ничего. Только разрывая на части кролика, спросил:

– Спинку или бедро?

Кена хотела огрызнуться, но передумала. Бёдрышки она не любила. Она сказала об этом вслух, и Льеф почему-то усмехнулся.

– Что? – обиженно спросила Кена, принимая более мягкую часть кролика из рук северянина и осторожно примериваясь к ней.

– Ничего, – ответил Льеф, а про себя подумал, что чужачка всё-таки совсем изнежена. Даже мясо предпочитает посочней. Но решил её не оскорблять – слишком интересно было наблюдать, как она ест. Пальцы у южанки были тонкие, а зубы белые, как будто она не знала сладкого. Кена старательно отрывала от тушки маленькие кусочки, словно сидела за королевским столом, а не у походного костра. Как будто была дочерью жреца, а не рабыней.

Льеф, впрочем, не спросил, кто она такая. Это ничего не могло изменить.

Когда же трапеза подошла к концу, северянин скинул плащ и указал южанке на место рядом с собой.

Кена колебалась с секунду, а потом быстро нырнула под плащ и прижалась к северянину. Впервые Льеф ощутил её настолько близко – руками, плечами и животом. Тело мгновенно откликнулось, в паху потяжелело, а следом и к щекам Льефа прилила кровь. Он уже жалел, что положил чужачку рядом с собой, хотя и не знал, как ещё её согреть.

Сердце Кены замерло. Она подняла на Льефа опасливый взгляд, начиная понимать. Напряжённая твёрдая плоть викинга прижималась к её бедру – горячая, как котёл Дагды, и твёрдая, как копьё Кухулина.

Нечитаемым взглядом Льеф смотрел на рабыню.

Рука Кены лежала в нескольких дюймах от ножа – оставалось только нанести удар.

– Как тебя зовут? – почему-то шепотом спросила Кена.

– Льеф, – поколебавшись, ответил северянин.

– Льеф… – повторила Кена, всё ещё вглядываясь в его подёрнувшиеся дымкой желания голубые глаза. Она думала. – И ты хочешь, чтобы я тебе принадлежала?

В глазах викинга метнулся страх. Он крепко сжал плечо Кены, и на секунду той показалось, что сейчас северянин опрокинет её на спину и возьмёт, разрывая ткань, а затем и плоть.

Желание вперемешку со страхом всколыхнулось в ней.

– Не трогай меня, – попросила она.

– Боишься?

– Я сама к тебе приду, – Кена отодвинула руку от ножа и провела кончиками пальцев по щеке северянина. Короткая чёрная борода оказалась мягкой, и в неё хотелось зарыться носом. Льеф закрыл глаза. Кена ощутила под ладонями дрожь, словно это дрожали бока взбесившегося пса, – пожалуйста, дай мне срок.

– Хорошо, – глухо сказал Льеф, а затем, не сдержавшись, добавил: – Почему?

– А почему ты хочешь меня?

Больше никто из них ничего не сказал. Кена спрятала лицо у Льефа на плече, и тот поначалу решил, что девушка уснула. Но через некоторое время плечи рабыни сотрясла дрожь, и Льеф заметил, что пальцы пленницы сжимаются в кулаки.

Он осторожно провёл по спине Кены рукой. Та замерла как испуганный зверёк, и, поняв, что выдал себя, Льеф крепко прижал рабыню к груди. Кену снова затрясло, но Льеф продолжал прижимать её и гладить по спине, пока оба не погрузились в сон.

К воротам усадьбы бежала травяная дорога шириной в пятнадцать шагов. По обе стороны тянулись изгороди пахотных земель.

Жили северяне большими семьями: вместе возделывали поля, вместе выгоняли скот. С хозяевами в имении обитали не только их младшие сыновья и дочери, но ещё жены и дети взрослых сыновей. Спали в одном доме три десятка саженей длиной.

Усадьба такая не делилась на части. Именовалась она одалем, а сам хозяин – одальманом. «Одалем» называли и всю землю Севера.

Любого одальмана больше всего беспокоило, как передать землю старшему сыну в том размере, в каком он ее получил, чтобы никому чужому не досталось ни одного куска. Единство земли гарантировало силу рода, а значит – и мощь всего северного народа. Продать свои владения тоже не мог никто.

Усадьба для северянина, не знавшего походов к далёким берегам, составляла целую вселенную. Неразрывные узы связывали одальмана с его землёй. За границами ее лежал чужой, злонамеренный мир, населённый опасными тварями, защитить от которых могли только духи – покровители семьи и её земли. В честь духов-защитников рода проводили торжественные церемонии, им преподносили дары. Поклонялись и животным – коням и быкам. Проводя обряды, посвященные им, северяне готовили блюда из конины и пили их кровь.