к работе? Скорее всего, от них это не зависит. Это вторая часть гипотезы Родденберри: эмпатия рефлекторно включается, когда мы наблюдаем чужие эмоции. Каши — это Диана Трой среди фотографов, а Хавив ближе к Дейте.

Но они бы с этим не согласились. Хавиву далеко не безразлична судьба его героев. Чтобы помочь им, он, по его мнению, должен без эмоций фиксировать происходящее. Позже, когда работа закончена, он дает волю чувствам. «Я специально тренировался сдерживать эмоции до выхода из ситуации, — рассказывает он. — Вернувшись в гостиницу, я могу рыдать сколько угодно». Для Каши эмоциональная связь — это составляющая творчества: «Я, можно сказать, как социальный работник».

Хавив и Каши не считают, что ими управляют чувства. Каждый из них проявляет эмпатию на свой лад.

Представьте перетягивание каната. Две команды, красные и синие, тянут канат в разные стороны. Происходящее можно описать разными способами: ряд юных тел и лиц, искаженных усилием; древнее состязание сил духа; исключенный из олимпийских вид спорта, который вернут в их список в 2024 году. Физик сформулирует иначе: каждый игрок прикладывает усилие — комбинацию приложенной силы и направления, в котором он тянет канат. Силы, прикладываемые командами, можно обозначить стрелками в противоположных направлениях: красными на восток (предположим), а синими на запад. Длина стрелок пропорциональна силе, прилагаемой игроками. Если суммарная сила, направленная на восток, больше силы, направленной на запад, красная команда выиграет. Если игроки красной команды устанут, а у игроков синей команды откроется второе дыхание, перевес сил сместится.

Психолог Курт Левин аналогично рассматривал поведение людей. В 1930-х Левин построил великую теорию на законах физики. Он утверждал, что людьми управляет набор психических сил — мотивов. К определенным действиям нас толкают мотивы приближения и уводят от них мотивы избегания[79]. Если мотивы приближения перевешивают мотивы избегания, мы действуем, а если нет, то бездействуем. Для иллюстрации из всего многообразия примеров он выбрал покупку продуктов.

Покупательское поведение[80]

Источник: Kurt Lewin, “Group Decision and Social Change,” in Readings in Social Psychology, ed. Guy Swanson et al. (New York: Henry Holt, 1952), 459–73.

Покупатель видит четыре продукта. Левин показывает мотивы приобретения каждого — вкусно или полезно — стрелками вправо, а мотивы избегания — слишком дорого или без глютена — стрелками влево. У продукта 3 много привлекательных свойств и почти нет недостатков. Продано. С продуктом 4 тоже все ясно, но его, наоборот, не купят. С продуктами 1 и 2 немного сложнее. Продукт 1 привлекает и отталкивает в равной степени — возможно, он очень вкусный, но слишком дорогой (как филе миньон). А продукт 2, в отличие от предыдущего, дешевый, зато невкусный (скажем, вареная колбаса). В обоих случаях выбор трудный: продукт 1 вызывает внутренний конфликт, а продукт 2 только равнодушие.

Этой теорией Левин объяснял все, от давления социального большинства до политической нестабильности. По его мнению, любой выбор — это мысленное перетягивание каната. Любые действия, от вставания с постели до внушения ребенку, чтобы он занялся спортом, осуществляются потому, что силы приближения перевесили силы избегания.

А как же чувства? До недавнего времени большинство ученых не рассматривали эмоции как результат «перетягивания» в понимании Левина и вообще как выбор. В 1908 году психолог Уильям Макдугал заявил, что чувства — это инстинкты, древние и запрограммированные[81]. По его мнению, вы не решаете, когда бояться, вожделеть и злиться, — так же, как не от вас зависит, дернется ли нога, если врач стукнет по колену молотком. Многие и сейчас согласны с Макдугалом. Недавно исследователи опросили более семисот человек о том, как, на их взгляд, работают эмоции. Почти треть согласилась с утверждением «человеком управляют эмоции». И почти половина считает, что «из-за эмоций люди теряют контроль»[82].

Макдугал и эмпатию считал инстинктом, автоматически запускаемым чужими эмоциями. «Симпатическая боль и удовольствие, — писал он, — мгновенно пробуждаются от вида чужой боли или удовольствия… И мы на это реагируем, потому что теперь это наша боль или удовольствие». Эта позиция отражена в гипотезе Родденберри.

В эмпатическом инстинкте Макдугал видел положительную силу, «клей, связующий животные сообщества».

Но много веков доминировала более мрачная точка зрения. В 1785 году Иммануил Кант писал: «Однако эта благонравная склонность все же слаба и всегда слепа»[83]. Иначе говоря, даже самый положительный рефлекс — это всего лишь рефлекс, и не мы определяем, что его запускает. Эмпатия вызывает отклик на мучения друга, но не постороннего. Она запускается по отношению к людям, похожим на нас, а не пришлым, и при виде изображений, а не статистики.

По мнению некоторых, в этом фатальный изъян эмпатии[84]. Пол Блум, психолог и автор книги «Против эмпатии: аргументы в пользу рассудочного сострадания» (Against Empathy: The Case for Rational Compassion), писал: «Узкий фокус эмпатии, ее специфика и невычисляемость означают, что она всегда будет под влиянием того, что привлекло наше внимание, под влиянием расовых предпочтений и прочего» (курсив мой. — Авт.). И если она выстреливает мимо, не в наших силах ее перенаправить: она обречена на погрешность, недальновидность и неуместность в современной жизни. Блум считает, что для истинной добродетели нужно вообще отказаться от чувств и заменить их рассудочным великодушием, как у Дейты. В одной из своих работ Блум писал: «Эмпатия должна внимать разуму, чтобы у человечества было будущее».

Само собой, чувства и разум постоянно ведут диалог. Эмоции построены на мышлении[85]. Почувствуете ли вы интерес или ужас, увидев медведя, зависит от того, где вы находитесь — в зоопарке или в лесу. Упавший ребенок посмотрит на родителей. Если они спокойны, то встанет, а если испуганы — ударится в слезы. Эмоции отражают не только происходящее внутри нас, но и то, как мы это интерпретируем. Стоик Эпиктет знал об этом, как и Шекспир. Гамлет высказался: «Нет ничего ни хорошего, ни плохого, это размышление делает все таковым».

Из этого следует важная вещь: меняя мысли, мы меняем чувства. Мой коллега Джеймс Гросс изучает это явление больше двадцати лет. В десятках исследований он показывал участникам эмоциональные изображения — такие, как фотографии в начале этой главы, — и просил их отключить чувства (как Хавив) или включить (как Каши), переосмысляя увиденное. Глядя на Максин на смертном одре, можно усилить печаль, представив, как Арт на следующее утро будет пить кофе впервые за пятьдесят лет без нее. Чтобы притупить это чувство, можно вспомнить, как они любили друг друга.

Эмоции участников исследований Гросса, по их словам, слабели, после отчуждения[86]. Симптомы стресса уходили, а участки мозга, ответственные за эмоциональные переживания, успокаивались. После усиления чувств происходило обратное.