меньшинств и в некоторых случаях сокращают расовые разрывы в академических достижениях.

Когда я приехал в Стэнфорд, мы с Кэрол и нашей коллегой Кариной Шуманн решили посмотреть, не произойдет ли то же самое с эмпатией. Мы рассудили, что если человек считает эмпатию врожденной чертой, то в трудный момент постарается ее отключить. А если, с его точки зрения, это навык, он, вероятно, попытается проявить ее в любых обстоятельствах[78].

Мы начали с того, что предложили нескольким сотням человек выбрать одно утверждение из двух:

Как правило, свою степень эмпатичности можно изменить.

Как правило, свою степень эмпатичности нельзя изменить.

Участники разделились на фиксистов и мобилистов примерно пополам. Далее мы провели их по эмпатической полосе препятствий: через серии обстоятельств, в которых эмпатия обычно снижается. Мобилисты чаще всего превосходили фиксистов в старании почувствовать эмпатию. К примеру, они дольше слушали эмоциональные рассказы представителей других рас и, по их словам, постарались бы понять точку зрения сторонника противоположного политического спектра.

Мы с Кэрол и Кариной также меняли взгляды людей на эмпатию, демонстрируя им одну из двух журнальных статей. Обе начинались с одного и того же абзаца:

«Недавно я встретил свою бывшую одноклассницу, мы вместе учились 10 лет назад. Как это обычно бывает, я непроизвольно сравнил то, что я вижу, с тем, что я помню. Мэри была из того сорта толстокожих людей, которые не умеют поставить себя на чужое место и понять, что чувствует другой человек».

Продолжение с точки зрения фиксистов:

«Представьте, я нисколько не удивился, что она стала ипотечным кредитором и занимается конфискацией жилья у неимущих собственников. Она совсем не изменилась, и я не могу понять, почему она не переросла свою черствость».

Далее эмпатия описывается как черта, и история заканчивается словами: «Видимо, теперь понятно, почему она осталась прежней. Даже если бы она пыталась научиться эмпатии у окружающих, у нее ничего не получилось бы, потому что такой она уродилась».

С точки зрения мобилистов продолжение другое:

«Представьте, как я удивился, что она теперь социальный работник, у нее семья и вдобавок она занимается общественной работой. Она так изменилась, и я не могу понять, как ей это удалось».

В этой истории эмпатия описана как навык и приводятся доказательства, что его можно развить. Финал такой: «Наверное, она все эти годы развивала в себе эмпатию. И теперь как социальный работник может всем продемонстрировать, что люди способны изменить свой уровень эмпатии».

Наши участники поверили обеим статьям. Прочитавшие, что эмпатия — это черта, согласились с фиксистами. А уяснившие, что эмпатия — это навык, обратились в мобилистов. Главное, что эти убеждения изменили их решения. Новообращенные фиксисты эмпатизировали скупо, только тем, кто похож на них внешне или думает так же, как они, но не чужакам. В отличие от фиксистов, новообращенные мобилисты проявляли эмпатию даже к представителям других рас и политических взглядов.

Мобилисты и в других трудных ситуациях расширяли свою эмпатию. В одном исследовании стэнфордским студентам сообщили о проводимой в кампусе кампании по борьбе с раком. Им рассказали, чем они могут помочь. Были варианты отдохнуть на свежем воздухе, например поучаствовать в пешем марафоне по сбору денег на исследования. Или надо было, например, присутствовать в группе поддержки и слушать истории больных людей. Мы опрашивали студентов, сколько часов они готовы посвятить каждому занятию. Фиксисты и мобилисты назвали одинаковое количество часов для легких заданий, а в трудных мобилисты вызвались помогать в два раза дольше. Их не смущали ситуации, которых обычные люди избегают.

Статьи для участников распределяли случайным образом, то есть по составу в группах люди не сильно отличались друг от друга. Но всего за несколько минут они сдвинулись на левый или правый край эмпатического диапазона.

В этом есть глубокая ирония. Гипотеза Родденберри доминирует в позиции культуры о работе эмпатии. По сути, все мы живем как фиксисты. В современном мире и без того достаточно препятствий для проявлений доброты, а мы добавили еще одно.

Если мы вырвемся из замкнутого круга и осознаем, что человеческая природа — интеллект, личность и эмпатия — до некоторой степени зависит от нас, то заживем как мобилисты, открытые новым эмпатическим возможностям. Дочитав до этой страницы, вы наверняка сдвинулись в верном направлении.

Но что еще сделать, кроме как изменить установки? Можно ли контролировать свой опыт в каждый момент, дозируя эмпатию при желании? И если да, то как?

Глава 2. Выбор в пользу эмпатии

Рон Хавив и Эд Каши зарабатывают на жизнь, наблюдая чужие страдания. «Нас тянет к тому, что всех отталкивает», — размышляет Каши. Много лет двое фотожурналистов снимают события от похорон до восстаний. Оба беспристрастно показывают трагические моменты из жизни своих героев. Только к работе они подходят по-разному. Посмотрите на эти две фотографии, снятые с разницей в шесть тысяч миль и два года.

Источник: Ron Haviv/VII/Redux. Used by permission.

Ed Kashi Photography LLC. Used by permission.

Снимок слева сделан Хавивом. Во время войны в Косове сербы устроили этническую чистку: уничтожали и изгоняли мусульман. Многие бежали в горы, но там мало где можно было укрыться. «Эта община жила в горах, начались холода, — рассказывает Хавив. — Ребенок умер от переохлаждения.

Его готовят к погребению. По исламской традиции тело нужно обмыть».

Чтобы снимать такие вещи, Хавив полностью отрешается от своих чувств. «Я должен присутствовать там ради общества, а не потому, что мне так хочется… Нельзя поддаваться эмоциям, иначе я не смогу снимать». Среди скорбящих он остается бесстрастным.

Автор фотографии справа — Каши. В центре женщина по имени Максин в последней стадии болезней Паркинсона и Альцгеймера. «Понятно было, что это ее последний день, — вспоминает Каши. — Муж должен был сказать ей, что пора уходить, и так получилось, что мне пришлось напомнить ему об этом. Я опустился на колени и сказал: “Арт, думаю, тебе пора сказать Максин, что она может нас покинуть”… Он так и сделал, и через полтора часа ее не стало».

В отличие от Хавива, Каши с головой окунается в эмоции. «Некоторые мастера сказали бы “Это моя работа” и сохранили хладнокровие, — признаётся он, — но я почти всегда в таких ситуациях плачу». Каши стремится создать близкие отношения со своими героями. В последние месяцы жизни Максин они с Артом спали на соседних кроватях, а она на своей больничной. После ее смерти туда поставили раскладушку, и Каши спал на ней, чтобы Арту не было одиноко.

Почему Хавив и Каши так по-разному относятся