тех, кому причиняют вред или кого бросают на муки»[66]. В 2005 году исследователи интервьюировали тюремных палачей с юга Америки[67]. В подтверждение позиции Стауба палачи утверждали, что смертники «утратили право считаться полноправными людьми». Непосредственные участники казни — например, те, кто пристегивал смертников ремнями к каталке, — как правило, их обезличивали. Чем ближе палач приближается к жертве, тем меньше видит в ней человека.

Причинение боли смещает диапазон эмпатии у палача, и ему становится трудно сочувствовать жертве. А у тех, кто пережил сильные страдания, эмпатия повышается.

Травмы — в том числе насилие, болезни, война и стихийные бедствия, — как психологические землетрясения, разрушают основы жизней. Выжившие считают мир более опасным, жестоким и непредсказуемым местом, чем до травмы. У многих развивается посттравматическое стрессовое расстройство (ПТСР): обуреваемые навязчивыми воспоминаниями о трагедии, они силятся вернуться к нормальной жизни. Но этот посттравматический синдром испытывают не все. Кроме того, спустя полгода меньше половины жертв сексуальных преступлений и всего одна восьмая ветеранов войн сообщают о симптомах ПТСР[68].

При поддержке окружающих люди быстрее оправляются от травмы[69]. И немалая часть потом помогает попавшим в такую же ситуацию. Общество выживших после урагана «Катрина» под названием «Каджунские моряки» (Cajun Navy) отправило в Техас десятки лодок для спасения жертв урагана «Харви», пронесшегося над Хьюстоном. Ветераны выговаривают свою боль друг другу в трудные моменты. Бывшие наркоманы, «завязавшие» десять лет назад, помогают новичкам продержаться первые десять дней.

Психологи называют такое проявление добра «альтруизмом, порожденным страданиями», и оно встречается повсюду[70]. Недавно специалисты исследовали измученное войнами население сорока стран, в том числе Бурунди, Судана и Грузии[71]. Люди в городах, селах и столицах прошли через немыслимые страдания, и их нежелание участвовать в общественной жизни можно было бы понять. Однако их социальная и гражданская активность удвоились. Когда исследователи давали им деньги, они делились с такими же жертвами, не вспоминая о жителях не затронутых войной городов. Аналогично жертвы политических репрессий и стихийных бедствий поразительно часто на добровольных началах помогают бездомным, пожилым и детям из неблагополучных семей. А 80% жертв изнасилования замечали, что через несколько месяцев после нападения их эмпатия усиливалась[72].

Положительный эффект держится годами. Психологи Дэниел Лим и Дэйв Дестено подсчитали количество болезненных событий в жизни людей, таких как автокатастрофы, тяжелые болезни и нападения преступников.

Потом этих людей приглашали в лабораторию, где другие участники выполняли сложные задания, и они всегда вызывались помогать[73]. У наиболее отзывчивых оказался самый травмирующий опыт, независимо от давности трагических событий.

Помогая другим, потерпевшие помогают самим себе. Жертв часто считают ослабленными травмой, но многие становятся сильными, состоявшимися личностями. «Посттравматический рост» — духовное развитие, укрепление отношений и новый смысл жизни — встречается не реже ПТСР[74]. Усиление эмпатии и доброты обычно предвещает посттравматический рост. Помогая недавним жертвам, люди понимают, сколько превозмогли сами и насколько выросли над собой. И если собственная боль поможет облегчить страдания других, значит, она пережита не зря. Как писал великий психолог Виктор Франкл, выживший в холокост, «тот, кто осознал свою ответственность перед другими… никогда не поставит крест на своей жизни. Зная, “зачем” живет, он справится с любыми “как”».

Опыт двигает нас в эмпатическом диапазоне, но все описанные изменения непроизвольны. Никто не причиняет страдания другим с целью не сочувствовать им, это просто адаптация к последствиям своего выбора. И жертвы, разумеется, тоже не хотели страдать и стали добрее в результате сложившихся обстоятельств. Семью и гены не выбирают. Но теперь вопрос не в том, можно ли увеличить или уменьшить эмпатию, а в том, как это сделать.

Обнадеживает тот факт, что для этого достаточно верить, что такое возможно[75]. Я узнал это от одного из моих кумиров — Кэрол Дуэк.

Я познакомился с ней на собеседовании в Стэнфорде. Надо сказать, я человек немного нервный и вдобавок тот день у меня не задался, так что перспектива разговора с ней вызвала у меня легкую панику. По пути в ее кабинет я зашел в туалет, намочил бумажное полотенце холодной водой и прилепил сзади на шею в надежде, что это спасет от потливости. На встрече я тараторил как заведенный и сказал, что больше всего меня интересует, можно ли изменять эмпатию по своему желанию. Я объяснил ей то, что вы уже прочитали: что частично эмпатия заложена генетически, но меняется под давлением обстоятельств.

— А что люди об этом думают? — спросила она.

Я смутился. Только что я битых пять минут разглагольствовал о мнении ученых. Неужели я выразился неясно? Или сбивчиво говорил? Я ей не понравился? Я было начал перефразировать, но Кэрол меня перебила:

— Да нет, что люди думают? Не исследователи, а участники исследований.

Конечно, исследователи тоже люди. Но вопрос Кэрол заставил меня осознать, насколько мало я интересовался мнением об эмпатии людей вне ученых кругов.

Оно имеет значение, и Кэрол лучше всех известно почему. Много лет она изучала «установки», то есть восприятие людьми собственной психики. Оказалось, что есть две категории. «Бытовые фиксисты» считают, что элементы психики, такие как интеллект и экстраверсия, являются неизменными чертами. Фиксисты всех, в том числе себя, оценивают по заданной величине. А «бытовые мобилисты» определяют эти качества как навыки. Они считают, что, разумеется, у каждого свой заданный уровень интеллекта, но он меняется, особенно если над ним работать.

Установки влияют на поступки — в первую очередь в сложных ситуациях[76]. В знаменитом исследовании Кэрол и ее коллеги определяли установки студентов по поводу интеллекта. Затем участники решали несколько сложных задачек, после чего им сообщали, что они получили низкие оценки.

Фиксисты объясняли результат недостатком способностей и не пользовались возможностью дополнительно позаниматься. Им это казалось бессмысленным («если я не могу стать лучше, то к чему стараться?») и постыдным. Согласиться на дополнительные занятия для них равнялось признанию того, что они глупы и никогда не поумнеют. Мобилисты же с радостью ухватились за возможность подучиться. Они рассудили, что чем больше труда вложить, тем лучше будет результат.

Кэрол не только определяла установки, но и меняла их. Они с коллегами дали студентам прочитать эссе о пластичности интеллекта. Студенты стали мобилистами и, как следствие, прилагали больше усилий в решении интеллектуальных задач. Такого рода изменения дают долгосрочный эффект. В недавнем анализе более чем тридцати исследований психологи отметили, что если участникам сообщали, что они могут поумнеть, в следующем году они зарабатывали более высокий средний балл аттестата — ненамного, но стабильно[77]. Установки особенно помогают подстегнуть успеваемость студентов из числа национальных