– Жалко? Щенка? – Балабол удивленно пожал плечами. – Я даже не думал об этом. Мне же было интересно узнать – что с ним там станет? Получится ли повторить тот фокус с носогрызом. В общем выпустил я его – и как крикну!

Балабол тихо рассмеялся, словно не удержавшись от приятных воспоминаний:

– Как его перекорежило – я даже не ожидал! И визгу, визгу! Крутится на месте, сам себя за хвост цапнуть хочет, как будто не понимает, откуда боль пришла…

– Только не говори, что ты продолжил его мучить… – тихо сказал Тридцать Третий.

– Еще как продолжил! – тщательно выговаривая каждое слово, ответил Балабол. – В тот момент я и понял, какой это кайф – мучить такое маленькое, ничтожное существо! Когда одним голосом можно заставлять его визжать и валяться от боли!

Книжник с ужасом видел, как сжимаются кулаки этого жалкого мужичонки, который предстал вдруг в роли мучителя и садиста. Хотелось крикнуть: «Прекрати! Заткнись!» Но слова застыли в глотке, губы отказывались шевелиться – и оставалось лишь слушать…

И Балабол продолжал:

– Я многих туда потом водил – полюбоваться на все эти корчи и судороги. Ей-богу, ничего интереснее в жизни так и не довелось видеть. И главное – что-то внутри от этого теплеет и как-то приятно сжимается…

– Да ты просто псих… – проговорил Тридцать Третий. – Ты сумасшедший!

– А кто из нас нормальный? – легко отозвался Балабол. – Все порядочные граждане сгинули вместе с прежним миром, остались те, что могут выживать. А выживание – это всегда подлость. Но тут дело не в выживании даже, а в ощущении. Понимаете? Все гибнут в выжженных землях – а я хожу и возвращаюсь. Я понял, что я особенный, – и это ой как помогает в жизни! Бодрит, тонизирует, так сказать! Я и Орду туда повел не потому, что своих спасти хотел, нет. Да плевать мне на них всех! Кто мне чего в жизни хорошего сделал? Я посмотреть хотел – как они помирать станут.

– Зачем тебе это? – тихо спросил кио. Как будто сам не знал ответа.

– А просто так! – с вызовом ответил Балабол. – Любопытно, знаешь ли. Все ведь умирают по-разному. Если бы я алхимиком каким был – обязательно на эту тему трактат написал бы. Только я не алхимик – я живые истории предпочитаю. Оттого и кличут меня Балаболом. Слушают мои истории и от страха трясутся.

– Чего трясутся-то? – тихо проговорил Зигфрид. Глаза его помутнели, он сам не себя не был похож.

– Да потому что моя история может быть про каждого из вас, – отозвался Балабол, и теперь его голос прозвучал зловеще. – Вот про тебя, к примеру, будет у меня отдельная история.

– Ты так не шути, братец! – пригрозил Зигфрид.

Да только угроза получилась вялая. Воин попытался подняться – и бессильно опустился на локоть. Балабол засмеялся снова, Книжник с ужасом ощутил, что не может произнести ни слова. Даже пошевелиться не может! Взгляд застилал туман, а в голове мелькнула запоздалая мысль: «Это все гриб… Проклятый гриб…»

Балабол еще говорил что-то, но голос его звучал все тише, и уже невозможно было уловить смысл сказанного. Перед глазами вдруг потемнело, и сознание растворилось во тьме.

Он очнулся от холода. Ледяная плоскость, к которой припала щека, вытягивала из тела тепло и, казалось, саму жизнь. В голове гудело, и не сразу удалось поднять опухшие веки.

Перед глазами была неровная металлическая поверхность, сплошь в заклепках, плохо оттертой ржавчине и лужах воды. На губах был солоноватый привкус – похоже, вода морская. Слегка подташнивало, и не сразу пришло понимание, от чего именно. Порыв ветра швырнул в лицо жменью ледяных брызг, и в голове немного прояснилось.

Качка – вот что это было! Ощущение, знакомое еще по Севастополю и означавшее только одно: он в море. Надо было подняться и оглядеться – но в ватных конечностях не было сил.

Перед глазами, тяжело ступая, прошли чьи-то бесформенные башмаки. В обратную сторону с диким скрежетом проволокли на железном тросе какой-то металлический агрегат. И вслед за этим зубодробильным скрежетом пришли новые звуки: шум волн и скрип такелажа – так, кажется, называются все эти штуки на кораблях, удерживаемые канатами и тросами и скрипящие под наклонами судна. Высоко в небе пронзительно кричали какие-то летучие твари. Книжник не сразу вспомнил, как они называются.

Чайки. Точно – чайки. Птицы! Полностью вымершие в других местах твари – вроде рукокрылов, только покрытые перьями летучие прибрежные крысы. Так что же, выходит, он на каком-то судне? Но как он, черт побери, здесь оказался?

Память скупо выдавала последние запечатленные ею картинки. Была ночь, был костер, был какой-то незнакомец… Дальше – мутная пустота.

– Где я? Почему?..

Он не узнал собственный голос, перешедший в сиплый кашель.

– Зигфрид… – слабо позвал он. – Три-Три! Кто-нибудь… Зиг…

Ответа не было. Зато слух различил незнакомые голоса в отдалении, грубый смех.

– Ну, я за него! – послышалось прямо над ухом, и свет заслонила фигура, усевшаяся перед ним на корточки. – Чего надо-то?

– Ты не Зигфрид, – тупо произнес семинарист. Он вдруг вспомнил, как зовут этого небритого мужичка. – Как там тебя… Балабол?

– В точку! – добродушно отозвался тот. – Узнаешь – значит, мозги на месте. Это хорошо. А то не все после моих грибочков в здравом уме остаются. Это уж как повезет, видишь ли. Один, помнится, откушал, посидел-посидел, посмеялся, и вдруг раз, ствол в рот – и мозги по стенке. Никто даже ойкнуть не успел. Другой сидел себе тихонько, а потом вдруг как вскочит, как рванет куда-то – больше его и не видели. Но чаще просто мрут, как мухи. На то они и грибы.

– Так ты отравить нас задумал…

– Ну почему сразу – отравить? – Балабол, вроде, даже обиделся. – Расслабить немного, отключить, так сказать. Мы же не кровопийцы какие, мы деловые люди!

– Но ты же сам их ел… – пытаясь подняться, пробормотал Книжник. Получалось не очень. – Почему же тогда на тебя не подействовало?

– Почему не подействовало? – самодовольно усмехнулся Балабол. – Ощущения приятные, эдакий легкий расслабон – даже полезно, говорят. Просто знать надо, что в грибочке кушать можно, а чего стоит поостеречься. Не знал бы – давно уже б копыта откинул. Так-то!

– Рыба фугу… – пробормотал Книжник.

– Чего? – не понял Балабол.

– Рыба такая, на Востоке водилась. В Японии, вроде. Коли ее неправильно приготовишь – сразу на тот свет отправишься…

– Вот-вот! Про рыбину такую не слышал, сказать нечего, а гриб – он такой. В нем все в дело идет: часть в пищу, часть – чтобы кайф поймать, часть – как снотворное, кое-что на целебное зелье. Ну и остатки – чистая отрава, что тоже завсегда пригодиться может в нашем беспокойном мире. А все потому, что грибочки здешние не простые – это самые что ни на есть живучие твари. Говорят, в ядерную зиму они чуть всю прочую живность не уничтожили – потому они, как хищники и падальщики, мимикрируют под что угодно, в спячку впадают хоть на год. А когда голодный год наступает – грибочки эти и человека в нору утащить могут. Хочешь в этом мире выжить, бери с них пример – не ошибешься!