Унтер-офицер в черной эсэсовской форме проводил Модеста Сливинского на второй этаж, подал знак подождать в приемной. Пан Модест опустился на стул у стены. Черт его знает что!.. Хотя пана Модеста и предупредили, что его примет сам Отто Менцель, который хочет по-дружески побеседовать с ним, колени у пана Сливинского предательски дрожали. От гестапо всякого можно ожидать и от “парафии”[8] Отто Менцеля лучше держаться подальше. Ведь и излишняя благосклонность шефа тайной полиции может оказаться не менее опасной, чем враждебность или недоверчивость.

Тяжелая дубовая дверь открылась, и тот же эсэсовец пригласил Сливинского в кабинет. Пан Модест, собрав все свои силы, переступил порог с высоко поднятой головой, всем своим видом показывая, что в кабинете Отто Менцеля он чувствует себя так же, как и в салоне пани Стеллы. То, что он увидел в первое мгновенье, придало ему храбрости. Да, он выбрал правильный тон — сам герр Менцель вышел из-за своего массивного стола и с приятной улыбкой поспешил навстречу Модесту Сливинскому.

— Очень рад видеть пана Сливинского у нас, — чуть ли не пропел, пожимая длинные холеные пальцы пана Модеста. — Наконец-то вы пожаловали к нам в гости…

Вспомнив, как его пригласили и везли “в гости”, Модест Сливинский снова почувствовал предательское дрожание в коленях, но, благодарение богу, Отто Менцель указал ему на глубокое удобное кресло. Пан Модест нахально вытянул ноги в модных пестрых носках, оглянулся вокруг и сказал с наигранной беззаботностью:

— У вас неплохой кабинет, герр Менцель. Светлый и со вкусом обставленный.

— Вы думаете? — захохотал тот. — Я уже привык к нему и не замечаю. Да и вкус у нас невзыскательный…

— Что вы, что вы! — возразил пан Модест. — Посмотрите, как гармонирует цвет этого ковра с тонами портьер! Какое богатство красок!

— Правда? — притворно усмехнулся Менцель. Ковры, портьеры и всю мебель притащили сюда из квартиры известного польского ученого, и Модест Сливинский был первым, кто обратил внимание на их изящество и красоту. — Мне очень приятно, что вы так высоко оцениваете мои дилетантские попытки…

Пан Модест смотрел на этого чурбана, который весь утонул в большом кожаном кресле. Какой идиот, простите, пустил слух о жестокости и зверствах Отто Менцеля? У этого краснолицего субъекта вид вполне добропорядочного человека. Как прислушивается он к его, Модеста Сливинского, суждениям, как предупредительно заглядывает в глаза! Пан Модест все больше утверждается в мысли, что перед ним уравновешенный пожилой господин. Вот разве только пальцы подозрительно грубоваты; но что поделаешь, у человека не может быть все абсолютно гармонично.

Пан Модест заложил ногу за ногу и, покачивая чуть ли не пе­ред носом Менделя до блеска начищенным ботинком, уве­рен­но, даже с оттенком некоей снисходительности, произнес:

— Должен вам заметить, герр штандартенфюрер, что вы ма­ло знаете и плохо используете украинских патриотов. Мы мог­ли бы принести значительно большую пользу.

— Вы так думаете? — Менцель сощурился. Эта беседа, ко­то­рой он придал такой необычный тон, забавляла его. Смешно бы­ло смотреть, как пыжится и поучает его этот осел в модном гал­стуке. Но иногда можно позволить себе небольшой спектакль.

И, продолжая игру, Менцель произнес елейным голосом:

— Возможно, вы и правы… Мне лично очень понравилась та, гм… как бы это сказать?., лояльность, которую вы с такой откровенностью высказали у госпожи Стеллы Но это же только слова, — вздохнул, — а что в наше время слова? В лучшем случае — мелкая разменная монета. А ведь вы, герр Сливинский, привыкли иметь дело с крупными купюрами. Не так ли?

Пан Модест испугался. На что этот Менцель намекает? Нет, он не позволит залезать в свой карман!

— Не одни слова, — притворился, что не понял намека, — но и сердца… И не только я… Многоуважаемый наш шеф пан Бан­дера не раз заявлял, что лучшие силы украинской нации…

— Оставьте и вашего шефа, — небрежно махнул рукой Мен­цель, — и ваши лучшие силы… — Кто-кто, а штан­дар­тен­фю­рер знал, чего стоит вся эта шайка.

— Позволю взять на себя смелость возразить мно­го­ува­жа­е­мому пану, — обиделся Модест Сливинский. — Наша ук­ра­ин­ская полиция на деле доказала, что верно служит фюреру!

“Банда трусливых пропойц, — подумал Менцель. — Спо­соб­ны лишь на акции против мирного населения…”

— Украинская полиция и отряды ОУН[9] , — продолжал Сливинский, — будут и в дальнейшем вести решительную борьбу с коммунизированными элементами.

“Долго этот наглец собирается разглагольствовать? — подумал Менцель. — Пора прекратить комедию!..”

Штандартенфюрер грубо ухватил Модеста за пуговицу пиджака и резко оборвал разговор.

— Не только полиция. Вы… вы будете вести эту борьбу! — Усмехнулся, увидав, как вытянулось лицо “гостя”. — Да, вы!.. Мы надеемся, что вы поможете нам в нашей трудной будничной работе.

Пан Модест сник. Вот оно что!.. Теперь понятно, зачем они вызвали его…

Как бы прочитав мысли пана Модеста, Менцель взял со стола листок бумаги.

— Прошу ознакомиться и подписать, — сказал он. — И запомните: это большое доверие и честь!

Стараясь не показать гестаповцу, как дрожат у него пальцы, Сливинский взял бумажку. Так и есть — обязательство агента гестапо, а это ох как нежелательно! Собственно, Модест Сливинский не прочь помогать ведомству Отто Менцеля, но зачем оставлять следы? Многолетний опыт научил пана Модеста уклоняться от подписывания всяких там бумажек — кто может знать, как потом все обернется…

Делая вид, что внимательно вчитывается в пункты обязательства, Сливинский украдкой посмотрел на Менцеля и сделал попытку спастись:

— Герр штандартенфюрер может быть вполне уверен, что я никогда не откажусь помочь немецкой нации в ее героической борьбе. Все мы обязаны это делать в меру своих сил и возможностей. — Не заметив ничего угрожающего на лице шефа гестапо, Сливинский продолжал: — Однако зачем вам эта формальность, герр штандартенфюрер? Подпишусь я здесь или нет — мое отношение к великой Германии останется неизменным!

Отто Менцель медленно поднялся, заложил руки за спину, не спеша обошел стол, снова опустился в кресло и, откинувшись на высокую спинку, холодно и надменно уставился на своего собеседника. Он смотрел долго, с удовольствием наблюдая, как побелел этот развязный субъект, потом резко бросил:

— Меня не интересуют ваши соображения. Хотя, откровенно говоря, они несколько удивили меня. Будьте благодарны, что мы доверяем вам, пан Сливинский…

— Ха-ха-ха… Вы не так поняли меня, герр штан­дартенфюрер, — заискивающе произнес пан Модест, вскакивая с места. Угодливо улыбаясь, он стоял, как провинившийся гимназист. — Ха-ха-ха… Я всегда го­тов… — Потянулся за ручкой, подписался, непослушными пальцами пододвинул бумажку Менцелю. — А как же, это честь, великая честь…