Девчата подавленно молчали. Они видели, что Татьяна была не права, но вступиться за девочку никто не решался, так как авторитет девушки был неоспорим. Лишь один Андрей, едва не сжимая кулаки, продолжал защищать девочку:

— Ты что себе позволяешь? Думаешь, тебе все можно? Дома над родителями издеваешься, здесь — над подругами, да еще взялась детей бить?

— А ты что, в заступники записался? Какое тебе дело? Может, имеешь интерес? Может, Маруське под кофточку залез?

— А это уже не твое дело. Помни о себе, когда говоришь о других!

— А что мне о себе помнить? Мне нечего вспоминать. Мне никто под юбку не заглядывал!

Андрей, все больше удивляясь наглости и дерзости Татьяны, не удержался и сорвался:

— Ой ли? А как же твой хваленый инженер? Или он не в счет?

Татьяна так и подпрыгнула на месте. Лицо исказилось в гневе. Глаза превратились в узкие щелочки, губы вытянулись в тонкую линию, а ладони сжались в кулаки. Сверкнув глазами, взбешенная девушка, как развернувшаяся пружина, бросилась на Андрея, но пробежала мимо. Схватив с сучка ружье и направив на Андрея, Татьяна умело щелкнула курком и с надменной улыбкой зашипела:

— Так что ты там говорил про инженера? Кто тебе об этом рассказал? Случайно, не твоя драгоценная Машка?

— Ты что, Танюха?.. В стволах жаканы! Смерти хочешь?

— Я знаю, что там стоят пули! Боишься? Рассказывай, про что там тебе Машка напела!

— Машка не виновата. Ты сама языком чешешь без меры, направо-налево. Весь прииск знает об этом, а ты еще хочешь скрыть иголку в стогу сена... — говорил Андрей, одновременно ступая мелкими шагами навстречу наставленным стволам.

— Стоять! Не двигайся! Проси прощения на коленях! Быстро! Как собаку пристрелю! — почти закричала Татьяна, подкинув приклад к плечу и прицелившись парню в лицо.

Андрей молчал. Ни один мускул не дрогнул на побледневшем лице.

— Что стоишь? — немного помедлив, повторила Татьяна. — Я жду. И считаю до трех: раз...

Оглушительный выстрел разорвал насторожившуюся тишину. Гром, созданный руками человека, взорвал воздух и, испугав все живое, покатился в глубокий лог. Колкое эхо метнулось, ударилось о склоны гор и вернулось назад.

Подстегнутая ослепительным метровым пламенем пуля, невидимо вылетевшая из ствола, ушла в легкое, низко плывущее облачко. Дважды перевернувшись в воздухе, как тяжелая палка, под ноги Андрею упало ружье.

Вслед за ружьем, ткнувшись головой в мягкую землю, будто подрубленное дерево, свалилась без сознания Татьяна.

Леха, незаметно подкравшись сзади к девице, неторопливо потирал ушибленную ладонь. После нескольких секунд неопределенности он коротко сплюнул и как бы нехотя бросил:

— Я же говорил, что все девки — дуры...

Сквозь сон Маша слышит какие-то непонятные звуки, похожие на мычание коровы. Звук настойчив и требователен, раздается с определенными промежутками. Девушка не может понять, где она. Какие-то секунды, и она осознала, что находится в таежной избушке в окружении подруг. В темноте Маша осторожно проводит руками и натыкается на спящую сестренку. Она сладко сопит. Однако в размеренное дыхание спящих подруг вкрадывается более громкое мурлыканье, раздающееся непонятно откуда.

В семнадцать лет девичий сон самый чуткий. Маша, проснувшись полностью и присев на нарах, замерла, вслушиваясь в незнакомую убаюкивающую песенку.

— Ууу-уу-у-рмм! Ууу-у-у-уррмм! — слышалось где-то рядом, у самого уха. Сразу же за этой песенкой раздался ответный, более громкий призыв, как будто кто-то бубнил в пустой бочке:

— Урррмм! Пуфф-ффухх!

Девушка поняла: «Да это же медвежонок! А кто ему вторит?»

— Пуфф! Фухх! — раздалось снаружи опять, но уже громче и требовательней.

От легких ударов по стене вздрогнула избушка. Маша окаменела, от страха заколотилось, затрепыхало сердце, да так сильно, что, казалось, вот-вот выпорхнет из груди. Она окончательно поняла, что идут «переговоры» матери с медвежонком. Противный, скребущий звук вывернул душу — медведица попробовала стену на «коготь». Слышно, как трещали отдираемые от бревен щепки. Стена не поддавалась.

Затем мамаша ударила стену своим телом, и сильнейший удар разбудил всех девчат. В потемках послышались недовольные голоса:

— Кому не спится?

— Зажгите лучину! Спички на столе.

Опомнившись, Маша бросилась к столу по памяти и, быстро похлопав по доске ладошкой, нашла спички. Трясущимися руками достала одну из серянок, зажгла и поднесла пляшущий огонек к воткнутой в щели бревна лучине. Пламя перекинулось на щепу и растворило мрак ночи в зимовье, осветив недоуменные, заспанные лица.

— Что всполошились? — зевая, спросила Татьяна, но на ее вопрос никто не успел ответить.

Еще один удар, сильнее предыдущего, обрушился на стену. Зимовье дрогнуло, но стены и на этот раз не сдали. Срубленная изба напоминала маленькую крепость. Шесть кедровых кряжей, выложенных когда-то на совесть добросовестными и кропотливыми староверами, выдерживали натиск медведицы.

Девчата сразу же поняли, что происходит. В зимовье началась паника. Все бросились к противоположной стене, в суматохе толкая друг друга, наступая на упавших, спотыкаясь. Визг, крик, плач!

А медведица бьется все чаще, кидается на преграду, грызет клыками стену, царапает ее когтями. Только и слышится, как трещит отдираемая древесина. К протяжному стону и настойчивому фырканью добавляются шумный сап и грозный рык — хозяйка тайги начинала сердиться.

Вдруг все стихло: медведица перестала биться о стену. Очевидно, она меняла тактику нападения.

Прошла минута, за ней вторая, третья... Вдруг сухим звоном щелкнуло разбившееся стекло, и внутрь избушки просунулась оскаленная медвежья пасть. Грозный рев, частое клацанье клыков, тяжелое смрадное дыхание смешались с криком и визгом девчат. Слишком маленький выруб окна не пропускал медвежью голову внутрь. Но сообразительный зверь пошел на хитрость. На какое-то мгновение голова исчезла, а появившаяся взамен ее когтистая лапа стала рвать бревна изнутри, расширяя проход. Десятисантиметровые когти-крючья больше походили на пожарный багор, чем на звериную лапу. Они были остры, словно лезвие ножа, и резали древесные волокна, как сливочное масло. С каждым зацепом рвались большие куски щепы, но кедровые бревна держались. К правой лапе присоединилась левая. Медведица стала раскачивать стену, стараясь вырвать венец, но бревна были срублены плотно и точно и на старательные рывки зверя не поддавались.

Чувствуя крепость избы, медведица убрала лапы и вновь просунула смрадную пасть, ужасающим ревом выказывая свое недовольство. Зачавкали челюсти, предсказывая неминуемую развязку.

И тут Маша, освободившись от цепких объятий сестренки, схватила пучок лучин, подожгла их от горевшего пламени и, подождав, когда разгорятся, изловчилась и сунула полыхающий костер в широко открытую пасть медведицы.