— Это ведь не ты, да? — спрашивала она, повторяя одну и ту же тему, всплывающую во всех редких случаях, когда мы виделись: «Твой отец не пережил бы…»

«Надо думать, — говорил я себе, но ни разу не произнес вслух. — Если бы уже не успел покончить с собой».

В то время я встречался с Зоу, балериной. Познакомился с ней в секции йоги, куда меня притащила бывшая девушка, тщетно искавшая способ побороть мою адскую депрессию.

Секция располагалась в Ньюпорте на Род-Айленде. Десятидневный молчаливый экскурс на берегу моря. На третий день моего пребывания там мы пошли на практику группового очищения, называвшуюся криа.

Если по-простому, нам надо было вставать до рассвета, ползти за непонятными свами в шафрановых одеяниях до канала, вымытого в утесе над океаном, и заглатывать кварту за квартой теплую соленую воду. Едва начинающие свами налакивались так, что в них больше не лезло, но их побуждали лакать еще немного. И тут, как и следовало ожидать, группа хором начинала проташниваться.

Накачавшись под завязку морской водой, вся наша шобла, двадцать-тридцать свами-любителей, принималась скакать вверх-вниз, схватившись за живот и засовывая палец в глотку. Что угодно ради теплого водопада. Оголодавшие небеса! Двадцать минут — и холмы оживали.

Несомненно, первое, что подумает ошеломленный читатель, прослушав данный плавный сценарий: «Как возвышенно!» Такую штуку Иов бы применил на первом свидании. Пруд нашей общими усилиями добытой желчи граничил с зеленкой, окружавшей Лагерь Просвещения. Только в черепе стихли вертолеты, и я сумел поднять голову, не боясь плюхнуть ее в блевотный суп, передо мной предстало странное и удивительное видение. Впереди я увидел маленькую женщину с глазами, как терновые ягоды, стоявшую, словно призрак в дымке, прижавшись спиной к клену. Ее миниатюрную фигурку окутывало что-то типа белой тоги, она подняла одну изящную руку и согнула палец. Подзывая. Она крутанулась, энергично махнула в мою сторону своим круглым задиком и внезапно скрылась за деревьями.

На следующий вечер после трансцендентного праздника рыготины я снова засек Девушку в Белом через стол. Она заняла место напротив для максимального контакта глазами. В ней присутствовала, несмотря на растущую извращенность моих мысленных волн, безошибочная неотразимость чистоты. Даже если я заблуждался на сей счет, этот голый палец, вытянутый к северу от лодыжки к икре в сторону Земли Ой-Е-Ей меня бы поправил.

Она умудрилась подсунуть исписанный клочок салфетки под опустошенный мною стакан воды. Единственная цифра: 9, в розовом кружочке, потом сияющий полумесяц, грубый набросок ворот и дерево. Достаточно для духовных исканий. Взгляд, устремленный в ее глаза, был столь безумен, что я не знал, то ли меня зовут для сексуальной связи, то ли откусывать на ночь глядя цыплячьи головы. Пост, как было ясно по скрюченным последователям, тусившим на одной воде, сильно влияет на человека. На нее он повлиял жутко: я видел такой же обалдевший взгляд на фото Сирхана Сирхана.

Настало 8:45, и я уже успел уйти из просветительного дортуара, морской бриз ласкал штанины моего хлопчатобумажного йогового облачения. Быстро проскользнул к передней калитке, затем по тропе, ведущей в метафорическом и прочих смыслах, к лесу. И вот я на месте, не просто готов, но тих и очищен, ожидаю встречи со злобным лесным духом. Но, благодарение Кришне, у меня не было особо времени мусолить свою неадекватность от отсутствия наркотиков. Я поднял глаза от своих пошатывающих ног лишь при ее появлении. Девушка, увиденная мной в дымке рвотных спазмов, теперь полностью обнаженная, очутилась всего в нескольких шагах от меня, подпирая в своей манере дерево.

И что делать? Нам не хотелось нарушать всякие правила. Или в любом случае, нарушать в придачу к уже нарушенным. И без всяких «ты заразный?» мы занялись делом. Очень скоро наши языки оплели наши миндалины, и совсем скоро мы размазались о кору дерева словно два лишайника. В тот вечер, буквально в полуметре от моря, в воздухе витала прохлада, и все стеклянные поверхности покрывал солоноватый туман. Tres[5]волнующе… После небольшого физиологического пролога, Зоу просто заняла свое изначальное положение, махая волосами длиною в ярд, будто отвешивая мне роскошную пощечину, и нагнулась лицом к тому, что отныне стало нашим любимым кленом. Нашим axis mundi в Центре Йоги.

Я вошел в нее медленно, наслаждаясь каждой деталью мышц ее спины, сжимая бедра так крепко, что они казались боками здорового добермана. Очень скоро мы оба, вы понимаете, почти улетели.

И это, возможно, объясняет тот факт, что никто из нас не заметил четверку профессиональных йогов в шафране, шагающих по дорожке, и совершающих моцион в лунном свете.

Не успел я попытаться хоть как-то ее остановить, Зоу испустила обманчивый, идущий из самого нутра стон, оторвав руки от затисканного клена. Наши очевидцы, два йога и две йогини, бросили на нас взгляд, исполненный индуистского ужаса.

Я не знал, что предпринять, и услышал собственный голос, не успев осознать, что же собираюсь толком сказать. «Все нормально, — выпалил я. — Она не разговаривает, она стонет!»

Конечно, я первый нарушил обет молчания, но из врожденного рыцарства хотелось защитить даму. И тут Зоу повернулась и улыбнулась — той же страстной полуухмылкой, которой целила в меня раньше — и я увидел, как две святые матери дернули за рукав своих святых спутников. Если только я не спятил, мне показалось, что те желали остаться. Возможно, это камасутровая тема: им хотелось пожурить мою технику. Или возможно, они жаждали развлечений… В любом случае они удалились, и не прозвучало больше ни слова.

Вернувшись в чащобы Манхэттена, Йог Джер снова законтачил с Зоу. Произошло возвращение в туманную середину семидесятых, когда СоХо еще не утратил приятственный дух притонов, заброшенных фабрик и складов. Зоу держала собственную студию на чердаке дома № 92 по Вустер-стрит и владела крохотной квартиркой в Гринвиче. Из-за отсутствия моих собственных апартаментов она продолжала разыгрывать какой-то загадочный любовный треугольник с женатым антикваром, так что меня до сих пор оставляли на десерт — в итоге я не один вечер провел под деревянными стульями ее танцевального класса.

Пройдя сквозь бог знает что, я просыпался от топотка обутых в бальные туфельки ног, выписывающих на полу подогретые кофеином «па». Из своего тайного логова под сиденьями я мог, продолжая валяться, изучать икры различных любительниц балета, пришедших на занятия. Кроме звяканья пианино и грохота ног о деревянные половицы, единственным звуком был постоянный шорох конфетных оберток. Судя по выброшенным фантикам, наши начинающие Джелси и Михаилы отдавали предпочтение батончикам «Марс» и банкам орехового масла «Ризез». Ням-ням! В зависимости от употребленного мной накануне, хруст производил впечатление то нормандского нашествия, то своры плотоядных мозговых вшей, непонятно как забравшихся мне в ухо и вгрызшихся в кору головного мозга.

Пробуждение происходило адское, и вдобавок мое подстульное укрытие располагалось прямо по соседству с туалетом, то есть время от времени за чавканьем и шуршанием следовал чудесный, благородный звук искусственно вызванной рвоты. Первые недели две я искренне считал, что танцорам как-то по особенному свойственно расстройство желудка. На самом деле следующий полученный мной из «Бивера» небольшой чек я спустил на бутылку «Пепто-Бисмол». Тайком сунул его на туалетную полку у портрета Дягилева, полагая — наивно — что она поможет успокоить больные желудки, замучившие этих маленьких Нижинских.