Он сжимал верхний сустав моего среднего пальца, поднеся его к лицу своего товарища, словно подопытный образец.

— Ты прав, ты прав, — кудахтал второй молоденький врач, кудрявый парнишка с толстой шеей, страшно напоминавший Ларри Файна в период расцвета «Three Stooges» и вовсю пахнувший «Aqua Velva». Дешевый одеколон приятно забивал вонь eau dе мочи, пропитавший помещение. «Боже мой, — продолжал ужасный двойник Ларри, — не думаешь ли ты…»

— Да, именно!

И тут первый маленький доктор — они, что, всегда перемещаются парами, или эти мясники из Сент-Винсента просто хотели разделить удовольствие, занимаясь моим лечением? — уронил мою лапу, как ломоть протухшей говядины, и вытер свои ладони о штаны. Это происходило, старики помнят, в доспидозную эпоху, еще до наступления времен, когда врач даже не станет вас осматривать, предварительно не натянув защитные перчатки.

— Так, ну и что это за херня? — заорал я, не в силах терпеть недоговоренность их заключения, такого исключительного и удивительного, по мнению этих двух сияющих малолеток.

Если бы подушка зевнула и выплюнула пятерку, они и то были бы не так шокированы. Неужели, выразилось у них на лице, эта штука разговаривает?

Повисла пауза, потом копия божественного Студжа произнесла: «Сказать ему, Донни?»

Непонятно отчего, но одно знание, что моего врача зовут «Донни», несколько тревожило. Впрочем, я подозревал, что маленькая «эврика» доктора Донни взволнует меня гораздо сильнее.

Они обменялись взглядами — понимая, что профессионалы, как и боги, должны перемигиваться в присутствии смертных — и наш замечательный Донни пожал плечами. Вам будет неприятно, говорило это его движение, но он мне сочувствует. Его еще не окончательно заездили, и он найдет время поговорить с этим неудачником из благотворительной палаты. В конце концов, пациенты — живые люди. Всегда полезно останавливаться и вспоминать об этом от случая к случаю.

— Посмотрите на свои пальцы, — произнес он с заученным терпением. Я видел, как он вскинул глаза на Ларри, но тот ничего не сказал. А что тут скажешь?

— Видите ногти? — продолжал Донни. Он говорил медленно, и мне казалось, что он изо всех сил старается выражать свою мысль менее сложными словами. — Видите, какая у них форма? Это называется «сплющенные».

— Именно, — встрял сынок Ларри. — Сплющенные.

Ему явно тоже хотелось попрактиковаться в беседах с Простыми Людьми.

— Когда у них такая форма, — разъяснял Донни, — мы считаем это симптомом…

— Весьма очевидным симптомом, — добавил Ларри.

Тут они на пару замолкли. Возможно, они снова задумались, стоит ли мне сообщать. Сложная штука, эти беседы врача с больным. Молчание тянулось, секунды превращались в минуты, и мне пришлось повторить вопрос: «И что же это значит? Отвечайте!»

Еще один многозначительный coup de oeil[7]между младшими практикантами — а вдруг чувак неуравновешанный? А вдруг станет кусаться? — потом Ларри поборол в душе бурю эмоций и выдал. «Это значит, — сказал он, крутя пальцами от волнения, — сифилис. У вас сифилис».

— И, — добавил его более уравновешенный compadre, — вы больны уже некоторое время. Сифилис имеет три стадии. Ногти сплющиваются лишь при третичной стадии.

— Третичная значит третья, — заверещал Ларри. Он был явно шальной. — Последняя стадия. Но, — поспешил он добавить, наверное, чувствуя, как во мне поднимается паника, — но ничего страшного. В смысле, можно… В смысле есть возможность его вылечить.

— Возможность? Возможность, блядь?

Надо признать, я воспринял это известие без малейшего достоинства. Все, что я знал про сифилис. — от него умерли Аль Капоне и Ницше. Однако сначала у них полностью поехала крыша. Даже будь они для меня образцами для подражания, это не значило, что я готов скончаться, как они. Если эти ублюдки с сахарными задницами собираются сообщить мне смертный приговор, пускай хотя бы дадут наркотики. Прямо сейчас. Вынь да положь. Но я уже заранее знал, что они оснащены только «бинакой» и аспирином. Без толку…

Но все обошлось. В итоге все прекрасно разрешилось. Когда я сдал кровь и пришли результаты анализов в последний день моего пребывания в пьяной палате, оказалось, что никакого сифака у меня не было. А были у меня не-совсем, но почти-сплющенные и не-очень-чистые ногти.

Видимо, подобно всем ипохондрикам, наш подающий надежды юный лекарь неожиданно вообразил, что находит все ему известные пикантные синдромы. Разница в том, что он встречает их не у себя. Это неприятно. Он ищет их у всяких форм жизни, вроде меня.

Впрочем, даже после успешной регидратации, мой организм оставался хилым. Из больницы я направился в Гринвич, в просторную квартиру Зоу с одной спальней. Я не знал, ждет ли она меня там или, связавшись со мной, она слишком съехала, чтобы так просто меня послать.

К счастью для нее, я не собирался оставаться там надолго. Благодаря моему скромному успеху в престижном мире печатной продукции меня позвали в Коламбус, Огайо, пробоваться на пост редактора в тогдашнем короле эротических глянцев «Хастлере».

Только по-настоящему зависнешь в Коламбусе, этой Американской Столице Запчастей (Коламбус для педалей тормоза то же самое, что Рим для бродяг) — абсурдность снимать с себя «профессиональный» костюм и галстук бьет по тебе с остервенением. Издатель, выцепивший меня, не просто не носил костюма, он смотрелся, с головы до пят в джинсе, в железноносых говнодавах и зеркальных темных очках, возможным лидером местных Ангелов Ада, ходящим под уголовной статьей. Будь он повыше моего Виндзора, он мог бы наводить ужас. На самом деле он производил впечатление раздувшегося низкорослого индейца из табачной лавки. С кучей прыщей на роже, вполне готовых к сбору урожая.

Один беглый взгляд на меня и стало ясно: уполномоченный «Хастлера» решил, что беседа со мной ниже его достоинства. «Живенько», — только и сказал он в качестве вступления. Ни рукопожатия. Ни похлопываний по плечу в духе «привет-чувак, добро-пожаловать-коллега-по-порнографии». De nada…

Наверное, это из-за костюма. Или из-за корявой стрижки в последнюю минуту над кухонной раковиной, исполненной Зоу перед моим поспешным отходом в аэропорт. Но глубоко внутри меня грызло ощущение, что тут кроется еще что-то. Как однажды сообщил мой дедушка Мойша, если ты вдруг забыл, что ты еврей, гой тебе это напомнит. И в тот момент я, мягко говоря, почувствовал, что мне напомнили. Не знаю, правда ли, что образ Девы Марии является на тортильях, но зато четко знал с самого аэропорта, что образ карты Израиля загадочным образом проявился у меня на лбу. Я не видел, но точно знал, что он там. Где ж ему еще быть: не находилось другого объяснения тому полному омерзения и удивления взгляду на мою чахлую физиономию.

Однако талант вылез наружу. После первоначальной проверки на месте — вручив мне промоленту «Акью-Джэка», «электронного прибора для мужской мастурбации», меня загнали в пустой офис и предложили родить пятьсот эксцентричных-но-информативных слов — я стал призванным на борт. К счастью, меня не попросили продемонстрировать в действии «акью-джэк», чего я изначально боялся. Я решил, что как всякая замкнутая тусовка, компания «Я ТРОНУЛ БЕДРО» «Хастлера» заставит новичка пройти через какое-нибудь унизительное сексуальное испытание. Даже сидя там и теребя мочку уха, пытаясь придумать ракурс, меня одолевало зловещее ощущение, что за моими творческими муками подсматривают сквозь полупрозрачное зеркало. Но это было не так.