Наверное, он хотел добавить, что вторая сторона миссионерской работы, а именно беседы на различные религиозные темы, не заслуживает никакой благодарности, но промолчал.

— Я бы хотела посетить христианское кладбище, но ворота все время заперты, а смотрителя никогда нет на месте.

Тинли усмехнулся, обнажив ряд белоснежных зубов, и сдвинул бейсболку набок. Он сказал что-то продавцу, оба рассмеялись.

— Не переживайте, мой друг Церинг — племянник смотрителя, — указал Тинли на продавца.

Мужчины снова о чем-то посовещались, и Тинли сообщил Меир, что, если она завтра придет в магазин, скажем, к трем часам, дядя принесет ключи и проведет ее на кладбище. Она поблагодарила и пообещала быть ровно в три. Меир начала сворачивать шаль, но Тинли остановил ее.

— Вы видели это? — спросил он, указывая на небольшой завиток в углу.

Тинли вручил Меир увеличительное стекло. Меир присмотрелась и увидела крошечную вышивку в виде стилизованной бабочки — инициалов «ВВ», причем вторая «В» была зеркальным отражением первой. Рядом был еще один непонятный знак.

— Что это?

— Это знак производителя и цифра — 42. Вероятно, это год изготовления. Это прекрасная вещь, мастеру потребовался не один месяц, а возможно, и год, чтобы выткать шаль, а затем вышить ее. Вероятно, шаль предназначалась невесте как свадебный подарок или приданое, которое она получила в доме мужа.

То есть предназначалась ее бабушке Нерис Уоткинс как подарок от ее мужа, пресвитерианского священника? Меир подумала, что шаль слишком дорога для такого подарка. Скромный, почти спартанский образ жизни, который вели бабушка и дедушка, никак не вязался с роскошной вещью, достойной невесты махараджи. Похоже, история становилась все запутаннее и запутаннее.

Меир положила покупки и свою шаль в рюкзак, поблагодарила продавца и повторила, что обязательно придет завтра.

Тинли приветливо улыбнулся:

— Обязательно наденьте новую пашмину. Надвигаются холода. В этом году зима будет ранней.

На следующий день город съежился под ударами холодного пронизывающего ветра, приносившего пригоршни ледяной пыли с горных вершин. Меир чувствовала в воздухе запах снега. Хорошо, что она прислушалась к совету Тинли и повязала теплый кашмирский шарф. Окна домов защищали деревянные жалюзи, и почти на каждой крыше лежали тюки корма для животных и дрова. На базаре стало меньше людей, и за всю дорогу Меир встретила всего несколько европейцев. Через две-три недели закроются все магазинчики, кафе и пансионаты, большинство их работников отправится на юг, на пляжи Гоа, оставив позади себя засыпанный снегом и изолированный от всего остального мира Лех. Меир с тревогой подумала, выдержат ли Беккеры такой холод в своей палатке.

Разумеется, в магазине не было никакого дяди с ключами. Продавец Церинг только плечами пожимал. Чтобы чем-то занять Меир, он предложил ей посмотреть новую партию шалей. Пока Меир восхищалась яркими красками и тонкой работой, Церинг приготовил чай масала[13]. Они пили его с миндалем и сушеными абрикосами. Меир уже знала, что обычай предписывает продавцу быть обходительным с покупателем, даже если он не собирается ничего покупать.

Полчаса пролетели незаметно. Наконец дверь, ведущая в мастерскую, открылась и на пороге появился сморщенный старик в меховой шапке и войлочных сапогах.

— Мой дядя Сонам, — засиял Церинг. — Брат моей бабушки.

Меир пожала морщинистую руку старика. Неудивительно, что Сонам редко бывал на работе: он был очень стар. И единственное занятие, за которым его могла представить Меир, — это послеобеденная дрема в кресле.

— Добрый день, Сонам-ле, — поздоровалась она. Меир вычитала, что правила вежливости требуют добавлять к именам частицу «ле».

Старик бросил на нее быстрый оценивающий взгляд. Он что-то тихо сказал Церингу и показал пальцем на дверь. Церинг снял с крючка свою куртку.

— Мы выходим, — сказал он.

— Вы бросите магазин?

— Дядя не говорит по-английски, — пояснил он, потом пожал плечами и развел руками. — Клиентов все равно нет.

Он запер дверь, и все трое отправились в путь. На Сонаме было что-то наподобие халата, длинного, доходившего ему до щиколоток. Войлочная шапочка смешно подпрыгивала на голове в такт его шагам. Двигался старик на удивление быстро. Через несколько минут они уже стояли перед запертыми воротами европейского кладбища. Сонам порылся в многочисленных складках своего одеяния и в конце концов достал огромный ключ. Ворота открылись, и Меир прошла под сенью изможденных деревьев к замшелым крестам и надгробиям. Опавшая листва покрывала землю. Из золотой она успела превратиться в бурую. Холодный ветер жалил лицо.

— Что вы ищете? — спросил Церинг.

На ближайшем надгробном камне была надпись на немецком. Меир попыталась перевести ее.

— Не знаю, — ответила она.

К счастью, он больше не задавал вопросов. Мужчины отошли к кладбищенской стене, под зеленый навес, установленный там от непогоды. Меир стала бродить среди могил. Она увидела крошечный камень с простой надписью: «Жозефина, 7 месяцев». Она попыталась представить, как сложно было европейским женщинам растить детей так далеко от дома, в этом чужом месте, как часто их молитвы оставались неуслышанными.

Она подошла к небольшой группе надгробий. На каждом было высечено валлийское имя. Здесь лежали Уильямсы, Томасы, Джонсы, которые могли принадлежать к пресвитерианской миссии. Меир достала блокнот и переписала имена и даты. Когда появится возможность, она почитает о них в «Надежде и славе Господа». На одном надгробии была надпись на валлийском. Совсем недавно Меир видела такую же на могиле рядом с могилами мамы и папы. Hedd perffaith hedd. Безмятежность, абсолютная безмятежность.

Тоска по дому накатила внезапно, зажала ее, как стальными тисками. Ей захотелось немедленно вернуться в родную долину. На секунду ей показалось, будто она видит отца, сидящего за кухонным столом. Он читает газету, а рядом дымится чашка чая.

Меир заставила себя посмотреть на белые пики Гималаев и облака, плывущие по голубому небу. Может, Эван и Нерис Уоткинс тоже стояли на этом месте и смотрели на этот пейзаж. Наверное, Нерис тоже тосковала по дому, и ее тоска была намного сильнее, поскольку в те дни связаться с родным домом было гораздо сложнее, чем сейчас. Здесь, в Индии, Меир впервые почувствовала эмоциональную связь с бабушкой. Она бродила по кладбищу, пока полностью не обошла его и не вернулась к входу. Меир испытывала разочарование — ничего интересного, кроме нескольких валлийских имен на надгробиях. Церинг и его дядя сидели под навесом, болтали и курили кальян. Она уже собиралась подойти к ним, когда заметила мемориальную доску на стене.

«В память о Метью Александре Форбсе из Колледжа Святого Иоанна, Кэмбридж, пропавшего на Нангапарбате[14] в августе 1938 года в возрасте 22-х лет» — прочитала Меир.

Она точно не знала, что такое Нангапарбат и где это находится, но она догадалась, что это гора. Двадцать два года? Этот Метью был очень молод.