Всеволод Родин стоял поодаль и придирчиво осматривал шлем конкистадора, который вполне мог принадлежать одному из кабальерос Франсиско Писарро. В этом шлеме обветренный и загорелый Родин-старший и сам напоминал бы отчаянного конкистадора.

– Прошу простить, Савва Лукич, – лукаво улыбнулся Всеволод, – но кое с чем я расстаться пока не могу. На многое из представленного здесь с большим интересом посмотрят господа из Петербугской академии наук. Не честно было бы оставить их с носом. Не правда ли, Ирина Николаевна?

Всеволод выразительно посмотрел на Жернакову, совершенно поглощенную спором с Георгием. Предметом разногласия была похожая на русскую палицу дубинка-макана с шестигранным нефритовым набалдашником.

– А я вам говорю, что нет здесь никакого сакрального смысла, шипы имеют назначение прикладное – они должны ранить, но не убить, – Ирина тряхнула огненными волосами. – Инкам были нужны рабы, а не мертвецы.

– Тут не может быть никакой случайности, каждая мелочь о чем-то говорит. – Георгий смотрел на ее непокорно сведенные тонкие рыжие брови и чувствовал себя как на вершине горы, когда холодный ветер пьянит и будоражит. – Хотя, признаться, поражен вашими познаниями, несколько необычными для такой изящной и…

– И?.. – Ирина с веселой иронией взглянула на Родина. – Вас смущает, что женщина разбирается в оружии лучше вас? – Хотя она старалась держаться насмешливо, в блеске рысьих глаз и в движениях высокой тонкой фигуры чувствовалось влечение к этому коренастому ладному человеку с такими пронзительными зелеными глазами, которые заставляли незаметно для остальных ее сердце сжиматься всякий раз, когда они встречались взглядами. Но научный азарт будоражил кровь ничуть не меньше, чем нежданно вспыхнувшая любовь.

– Внешность способна обмануть. – Ирина, не спуская глаз с Родина, прошлась вдоль оружейной стойки. – Я тоже совершенно не ожидала такой просвещенности в области археологии от старокузнецкого аптекаря, да и осанка ваша только с первого взгляда медвежью напоминает. Фехтуете? – Жернакова сделала разворот, больше напоминающий балетное па, и повернулась к Родину, сжимая в руках испанскую казолету с серебряной гардой, покрытой тонким орнаментом. Время заставило клинок потемнеть, но прекрасная сталь была ему не подвластна. Такой шпаге позавидовал бы любой кастильский дворянин.

Родин невольно улыбнулся: знакомство едва состоялось, и уже столько сюрпризов. Определенно, близость Ирины и ее пусть и скрытое за холодной маской, но жаркое влечение к нему заставляло его сердце стучать в туземный тамтам.

– Случалось в студенческие годы. – Георгий мгновенно вспомнил лицо своего соперника Юсупова, и по нескольким тонким шрамам от тренировочной рапиры пробежал холодок. В долю секунды он подобрался и приготовился парировать неловкой с виду индейской дубинкой.

Ирина сделала шутливый выпад, как бы издеваясь над нелепым оружием противника, но ловкое ответное движение Георгия заставило ее гневно нахмуриться, и следующая атака была куда как более опасной. Родин скользнул по мраморному полу музея, отбил клинок один раз, другой и неожиданным движением корпуса прижал девушку к дощатому борту ящика. Теперь только скрещенное оружие разделяло их.

Ирина, порывисто дыша и сверкая карими глазами, глядела на Георгия, он же в ответ не спускал с нее своих зеленых и таких же пронзительных глаз.

– Па конте! Укол не присуждается никому! – Голос Всеволода прервал их поединок. – Енюша! Ирина Николаевна! Эдак вы ничего не оставите для экспозиции.

Георгий обернулся к нему с раздражением в пылающем взгляде.

Всеволод смотрел на младшего брата, которого привык считать квелым и миролюбивым, и видел, как разжигает его огонь волос Ирины, пробуждая в нем фамильные качества.

– Давайте перейдем к делу. Артефакты, означенные в списке, нужно подготовить к отправке до обеда. Савва Лукич?..

Погорельцев так и стоял с открытым ртом. Он давненько знал Георгия Родина, но таких выходок за ним раньше не замечал.

* * *

Вызванные с железнодорожной станции мужики, пачкая мраморный пол сапогами и крестясь при виде скелета мамонта, под неусыпным контролем Родина-старшего перетаскивали драгоценный груз. Оставив Погорельцева разбирать богатые дары, а Всеволода руководить отправкой артефактов в столицу, Георгий пригласил Ирину к себе домой. Красавица с радостью согласилась – ей не терпелось увидеть коллекцию ятаганов, собранную еще с профессором Смородиновым во время крымских раскопок.

Когда пришло время прощаться с братом, Георгий с натянутой вежливостью осведомился, собирается ли тот явиться к ужину, но Всеволод, целиком поглощенный сохранностью драгоценных находок, которые подвыпившие по случаю мороза мужички норовили угробить, сухо ответил:

– Извиняй, брат, загостился я у вас. Да и работать мне надо, а у тебя с утра шум-гам, пациенты болезные. Я лучше к Енгалычеву в гостиницу переберусь. Ты уж прости… Эй! Что ты творишь там, каторга! Это тебе не мешок с мукой!

Георгий, не дослушав, кивнул с непроницаемым лицом и, не удостоив брата рукопожатием, вышел из зала. В глубине души он, конечно, был рад избавиться от Севиных докучливых попыток примирения. Да и сегодня брат мешал бы вдвойне, подумал Родин, вспомнив про Ирину.

После недолгой прогулки по темнеющим улицам они расположились в гостиной у Георгия и отогревались с мороза горячим чаем, щедро приправленным крепким бальзамом.

Поглядывая украдкой на Ирину, Родин невольно сравнивал ее с Анютой, медсестрой из земской клиники. Конечно, юная румяная Анюта боготворила Георгия и наслаждалась, как праздником, каждой минутой, проведенной рядом с ним. Но куда ей было до изысканной и тонкой красавицы Ирины, которая наконец сняла холодную маску и сидела теперь рядом на тахте, поджав ноги, улыбаясь и поправляя огненную шевелюру.

– Я ведь тоже сирота, Георгий, – прошептала она, – и знаю, что такое вырасти одной. Моя мама была известной путешественницей, историком и археологом, чуть ли не первой женщиной в России, которая была знакома с Гумбольдтом. Я поклялась превзойти ее и училась стрелять, фехтовать, скакать охлюпкой у лучших учителей… Мама учила меня стрелять, и знаете, ее подарок, винтовочный патрон, я всегда ношу с собой. Это символ того, что надо уметь не только любить, но и стрелять, так говорила мама.

– Ирина… вы прекрасны…

– Георгий… мой милый Енюшка… я простая, совершенно обычная женщина… Могу ли я поверить в то, что вы меня любите… Сон… Мне это снится…

Нянюшка смотрела на прекрасную пару в приоткрытую дверь и утирала слезы. Клавдия Васильевна всю жизнь жалела вихрастого мальчонку, носившего на себе бремя смерти матушки. Все братья осиротели, но только его она любила больше всех, только ему тайком подкладывала в карманы штанишек леденцы и разные приятные мелочи вроде глиняных дудочек, обрезков цепей или красивых камушков. Всю свою жизнь Клавдия Васильевна мечтала понянчить деток своего Енюши, но ни одна из его зазнобушек в их доме почему-то не задерживалась.