втайне желая заставить ее признать это, она говорила: «С чего это ты взял? Ты выдумываешь», но неловкая, встревоженная, не виданная мною прежде улыбка появлялась на ее лице. Словно улыбкой она принимала то, что отвергла на словах.

Мы снова пошли в ресторан со статуэтками. Мадам Хаят распустила волосы.

— Вас не было на выходных, — сказал я.

— У меня была работа, — ответила она без дальнейших объяснений.

Я злился на мадам Хаят, но не мог найти причину этого гнева. Я искал эту причину, словно рылся в старом сундуке, где сам же ее и закопал.

— Ты немного рассеян, — заметила она.

Рассмеявшись, я ответил:

— Нисколечко.

Я рассказал ей о лавочнике, который подарил мне фото.

— Такие люди есть, — сказала она, — но их очень мало.

Улыбнувшись той самой своей равнодушной улыбкой, добавила:

— Дураков, знающих цену своему товару, гораздо больше.

— А ты знаешь, — спросила она, — что Земля дрожит на своей орбите, вращаясь вокруг Солнца, один раз каждые двадцать тысяч лет.

Я никогда не слышал о таком.

— Не знаешь, — сказала она.

— Когда Земля так дрожит, пустыня Сахара в Африке превращается в лес… И остается лесом двадцать тысяч лет… Потом, когда Земля снова дрожит, лес опять превращается в пустыню.

Я вгляделся в ее лицо, пытаясь понять, весело ли ей со мной.

— Честное слово, — сказала она. — Я видела это в документальном фильме. Ученые нашли следы древних лесов во время своих раскопок в Сахаре.

Она сделала глоток ракы.

— Мне кажется не очень разумным относиться к чему-либо серьезно, живя на трясущемся валуне.

— Как же нам жить, не воспринимая все всерьез?

— А как ты живешь, воспринимая все всерьез?

Мадам Хаят коснулась пальцем моей руки.

— О некоторых вещах всегда следует помнить… Во-первых, мы живем на зыбком и неустойчивом куске камня… Во-вторых, мы очень недолговечные существа… В-третьих…

Она замолчала.

— А в-третьих? — спросил я.

— А третью причину отыщи сам… Давай, ешь, закуски отличные.

Она не любила спорить и не пыталась убеждать, говорила то, что хотела, и ей было все равно, какой вывод можно сделать из ею сказанного.

Вместо медового платья на этот раз на ней было обтягивающее фиалкового цвета. Я мог видеть темную глубину между ее грудями, когда мадам Хаят склонилась над столом.

Я подумал, что Сыла может расстроиться. Мысль была похожа на смутный силуэт в полумраке улицы и быстро исчезла, но я знал, что она появится снова.

Выходя из ресторана, я чуть не сшиб статуэтку Золушки. Я был взволнован.

— Давай прогуляемся немного, — сказала мадам Хаят, — погода хорошая.

Мы пошли. Я слушал звук ее каблуков. Мы не разговаривали. Казалось, она о чем-то задумалась, но, пройдя совсем немного, вдруг остановилась.

— Я устала, — сказала она, — давай поедем на машине.

Я поймал такси. Мы сели. Мадам Хаят назвала водителю адрес. Она сидела в одном углу сиденья, я в другом, между нами была пропасть. Машина остановилась перед шестиэтажным зданием, расположенным на склоне, спускавшемся из богатого района в район среднего класса. Я заплатил таксисту, мадам Хаят не возразила.

Она открыла дверь здания ключами, мы вошли. Поднимаясь в маленьком лифте с блестящими хромированными дверями, мы не касались, но ощущали друг друга. Я вдыхал запах, напоминающий о лилиях. Мы поднялись на самый верхний этаж.

Мы вошли в ее квартиру. Убранство было на удивление простым. Кресло, обтянутое темно-коричневым бархатом, которое, судя по его потертости, стояло там всегда, рядом с ним — небольшой журнальный столик, английский зеленый трехместный диван у стены, чуть поодаль — круглый обеденный стол со свежими цветами в вазе и очень большой телевизор, который выглядел как самая дорогая вещь в доме. Двуногие торшеры, один возле кресла, другой у трехместного дивана, излучали спокойный свет.

— Присаживайся, я сварю кофе.

Я сел на диван. Чуть погодя она вернулась с кофе и села в кресло, положив ногу на ногу. Платье задралось, оголив ноги. Я сглотнул. Я совершенно не знал, что мне делать или говорить. Она соблазняла меня, а я даже не мог соблазниться должным образом.

— У вас красивый дом, — хрипло пробормотал я.

— Тебе нравится?

— Да, очень уютно.

Здесь пахло цветами. Шторы были задернуты. Мадам Хаят, улыбаясь, смотрела на меня с веселым выражением лица. Мы молча пили кофе. Я чувствовал, что мне нужно что-то сказать, но не мог найти слов. Я также не знал, ждет ли она от меня первого шага. Я замер и не мог пошевелиться.

Допив кофе, она поставила чашку на кофейный столик рядом. Встав с кресла, спокойно произнесла: «Пошли» и направилась вглубь квартиры. Я шел следом, уставившись на ямки под ее коленями. Мы прошли по длинному коридору в спальню. У изголовья большой кровати горела маленькая ночная лампа.

Мадам Хаят медленно разделась, оголяя каждый кусочек своего тела так, словно получала от этого особое удовольствие. Когда она была уже полностью обнажена, я все еще оставался в рубашке, не в силах отвести от нее глаз. Ее тело выглядело намного моложе, чем лицо. Она легла на постель и, взглянув на меня, саркастически спросила:

— Ты так и будешь там стоять?

Я поспешно разделся.

Она занималась любовью так же, как и раздевалась: мягко и неторопливо, смакуя каждое движение, каждое прикосновение. Она направляла меня легкими прикосновениями. Эти прикосновения подсказывали мне, что делать. Я взял ее. Словно искусные лучники, туго натянув тетиву и резко отпустив, мы с криком ускорились. Я потерялся в ощущении, которое сотрясало все мое существо, я словно одновременно летел и падал в легком аромате лилий.

Следующие одиннадцать дней были совершенно отдельной жизнью, отдельной вселенной, заключенной в скобки среди всей прочей жизни: гравитация, время, свет, цвета и запахи были другими, они подчинялись неведомым мне законам, имели привычки, которых я прежде не встречал, дарили удовольствия, которых я прежде не испытывал.

Мадам Хаят приняла меня в свою жизнь с той же мягкостью и гармоничной естественностью, с какой приняла в свое тело, и я поселился там, не встретив ни малейшего препятствия. Было в этой естественности что-то беспокоящее меня, и именно это спокойствие питало мои тревоги и ревность в дальнейшем. Тогда я еще не знал, что войти в жизнь человека — это как войти в заколдованный подземный лабиринт и что, однажды войдя в чью-то жизнь, ты уже не сможешь уйти оттуда прежним. Я думал, что смогу прожить свою жизнь, как прочитать роман: в уверенности, что, насытившись, я выйду из круговорота чувств, когда захочу.

Мадам Хаят казалась мне мифической богиней, имя которой еще не было записано в моем словаре. Я