не вылетает следом. Ему совсем не страшно. Мне бы так.

— Во, гляди, — показывает пальцем.

Прямо лопасти от вертолета.

— Круто, — говорю.

— Спорим, ты так не можешь. — Потирает он руки. Я швыряю свой крест, он падает на старую дорогу. Он смеется, бьет себя по ляжкам.

— Кидаешь, как девчонка, — заявляет.

Вот почему я в школе никогда не ходил на физкультуру.

Появляется военный патруль. Шлюхован вытаскивает из кармана свой второй крестик. Держит его, как ружье, наставляет на бриттов.

— Ложись! — гремит голос, и все солдаты падают на землю. Мы отпрыгиваем в разные стороны от окна, прижимаемся к стене.

— Порядок! — кричит кто-то из военных. — Просто мальчишки балуются.

Вот черт. Они, похоже, решили, это настоящее ружье. Шлюхован гогочет.

— Видал? Круто!

Мальчишки считают, что это смешно.

Мы украдкой выглядываем в окно, дожидаемся, пока патруль уйдет.

— Кто свой подберет последним, — козел, — говорит он, пихает меня к стене и несется вниз с такой скоростью, будто выпил три банки колы. Я бегу следом. Во дворе он поскальзывается, падает. Я подбегаю.

— Цел? — спрашиваю.

— Нога. — Он держится за нее, перекатываясь на спине. — На говне поскользнулся!

Я смеюсь. Здесь ни за что не скажешь, собачье оно или человеческое.

— Пошли.

Я хватаю его за руку, чтобы помочь встать. Он с силой дергает мою руку, я падаю лицом вниз, а он прыгает мне на спину, пришпилив к земле.

— Слазь! — кричу. — Отпусти!

Пытаюсь вырваться, понимаю, что он трется об меня своим дружком, и сразу перестаю. Он трется о мою задницу. Чувствую, как у него твердеет. Лицо не опустить — там битое стекло.

— Нравится, да? — шепчет он мне в ухо.

— Если я лицо порежу, Пэдди тебя прикончит.

Он прекращает. Вжимается в меня со всей силы, потом спрыгивает.

Я смотрю: он упирается ступней в колено, пытается удержать равновесие на другой ноге. Можно подумать, ничего не случилось. Что мы тут занимались обычным делом. Может, для педика оно и обычное. Я встаю, обхожу его, дальше иду к дверям, а он палочкой от леденца счищает говно с подошвы.

Что-то влетает мне в ногу, он ржет. Оборачиваюсь — у ног лежит палочка от леденца, измазанная в говне.

— Что за мерзкая гадость, — говорю я, осматривая штанину.

— «Мерзька гядось!» — передразнивает он девчоночьим голосом — руки у него болтаются, точно переломанные в запястьях. Подходит ближе, походка не то как у тетки на каблуках, не то как у лошади. — Ты, педик, — цедит он, лицо перекошено от ненависти, — давай, вали отсюда к мамочке!

Я бегу через калитку на пустырь, а он что-то кричит вслед.

«Педик» — то же, что «голубой», но еще обиднее. Всякий раз, как я иду играть с мальчишками, меня рано или поздно так обзывают. И вот уж теперь он точно меня сделал, потому что «педик» — это самое скверное, что можно сказать мальчику. Впрочем, есть одна штука и похуже.

Останавливаюсь, гляжу через пустырь. Вон он, ржет на другом конце.

— Моя-то мама, по крайней мере, дома! — ору. — Потому как она не шлюха и не торчит под Часами Альберта!

Несусь назад к Яичному полю так, будто задницу подпалили.

— Я тя замочу. Чесслово! — доносится до меня его крик. — Дождешься!

Я знаю, надо было попридержать язык, но ведь он первый начал. Начал говорить мне гадости. А я в ответ, как положено, только хуже. Чтобы взять верх.

Пробегаю мимо Поля, мимо девчонок у столба, но даже не оборачиваюсь.

Я знаю, как оно будет в Святом Габриэле: как и в Святом Кресте, только мальчишки там здоровее и противнее, а Пердун меня уже не защитит. Смогу я сделать вид, что я такой же, как они? Блестяще играть свою роль, пока не уеду в Америку? Не, на это мне таланта не хватит. Нужно отсюда спасаться.

Очень хочется к Киллеру. Я со всех ног мчусь домой. Плевать, что Ма велела не входить в дом, а я вот приведу Киллера, и мы вместе будем смотреть телик — приглушив звук, чтобы не разбудить Папаню.

Открываю дверь и вижу Мэгги:

— Малышка, ты уже вернулась! — Я прыгаю к ней на диван. — Я по тебе так скучал!

Обнимаю ее двумя руками крепко-крепко. Вот бы мама не таскала ее за собой повсюду. Я сам могу за ней присмотреть.

— Пошли к Киллеру, — говорю, выскакивая на кухню, а потом на двор. Киллер тявкает.

Ты чего так долго?

Киллер тоже телепат!

Где ты был? Ты же знаешь, что ты мой самый лучший друг, что я тут сижу и жду, когда ты со мной поиграешь. Можешь играть со мной и с Мелкой Мэгги хоть с утра до ночи. Мы тебя очень любим. Незачем тебе водиться с уличными дураками. А до Святого Габриэля еще двенадцать миллионов недель. А я написал письмо твоей Крестной Фее, чтобы она унесла тебя в Америку.

Хватаю Киллера за ухо.

— Пошли, дружище.

Бегу обратно через весь дом к лестнице.

— А у меня есть десять пенсов, — говорит у меня за спиной Мелкая.

— Класс! Пошли в магазин! — восклицаю я и хватаю ее ладошку — едва не выдрав ей руку из плеча. — Мамуль! — ору я наверх. — Можно мы с Мэгги возьмем Киллера и сходим в магазин?

— Нет! — отвечает она громким шепотом и показывает мне кулак.

Я совсем забыл про Папаню.

— Ну ма-ам! Ну чего ты?

— Ладно, катитесь, — сдается она, оглядываясь на спальню. — И сразу назад.

Я смотрю на Мэгги, мы беремся за руки и от радости скачем на месте.

— Пошли, сынок. — Я хлопаю себя по ляжке, Киллер прыгает на меня.

На улице смотрю вправо, влево — похоже, Шлюхован меня не подстерегает. Киллер лает. Он меня защитит. Он мой телохранитель.

Тащу Мелкую Мэгги за собой, как будто мы должны сбежать из интерната, приюта или от злой мачехи. Киллер сам не свой от счастья. По его мнению, это самая лучшая игра на свете. По-моему, тоже. Я знаю, что Мэгги тоже так думает, ведь мы же с ней одно. Мы хохочем, как ненормальные, пока мчимся по переулку к магазину.

К Тонерам в дом мы входим через заднюю дверь. Магазин прямо в доме. Домашний магазин. Самый мой любимый. Дверца на кухню у них распилена пополам, и верхняя часть всегда открыта. Как двери в салунах, только открывается в сторону. Когда я вырасту и Жилищный комитет даст мне собственный дом, я там все двери устрою именно так.

— Ну, вам чего? — спрашивает мелкая дочка миссис Тонер, выходя из гостиной. Впрочем,