Это было похоже на сценарий фильма ужасов… Однако электрошок сработал. Через несколько недель Бэт пошла на поправку. К тому времени как Кейт исполнилось полгода, Бэт уже напоминала себя прежнюю, пусть и в подавленном состоянии.

Зато оказалось, что терапия оставила громадные пробелы в ее памяти: часть воспоминаний так и не вернулась. Например, Бэт не могла вспомнить, как познакомилась со мной, как родила Бена и Кейт. С другой стороны, в ее провалах были и кое-какие преимущества: хвала Господу, она забыла, что обожала смотреть «Истэндерс»[9]. С тех пор Бэт стала рассеянной и нерешительной; ее уверенность в себе, и прежде незначительная, практически сошла на нет. Моя жена теперь была готова разреветься, если ей предстояло провести какое-то время с незнакомыми людьми.

Перепады настроения приходилось выравнивать с помощью всевозможных сочетаний антидепрессантов и транквилизаторов. Иногда Бэт жаловалась, что потеряла из-за них способность чувствовать: «Знаешь, Уильям, я как будто онемела, не чувствую ни радости, ни грусти. Кажется, я вообще ничего не ощущаю». Однако, как только Бэт прекращала принимать лекарства, депрессия медленно, но верно возвращалась.

К сожалению, медикаменты истребляли еще и ее либидо. Бэт не только не хотела больше заниматься сексом, а просто-напросто отказывалась.

Последствия стали разрушительными для нашего брака. Я не мог общаться с собственной женой ни в спальне, ни за ее пределами; если бы не дети, честное слово, не знаю, остался бы я с ней.

Как-то раз, когда Кейт было три года, а Бену четыре, я вернулся из командировки в Дублин (с довольно миловидной брюнеткой, которая слишком плохо печатала, чтобы зарабатывать себе на жизнь; справедливости ради надо сказать, что к тому времени мы с Бэт не занимались любовью уже два с половиной года!) и застал свою жену бегающей совершенно голой по саду возле дома и раздающей прохожим пятифунтовые банкноты.

— Ну, во всяком случае, теперь мы понимаем, в чем суть проблемы, — заметил доктор. Он поставил диагноз «маниакальная депрессия» и прописал литий. — Это поможет вашей жене прийти в себя. Удивительно, что мы не выявили данного заболевания прежде; вероятно, ему дала толчок послеродовая депрессия. А лекарства, которые ваша жена принимала с тех пор, подавляли ее проявления. Не замечали ли вы в ней каких-либо маниакальных склонностей, прежде чем она впервые забеременела?

— Например?

— Например, неосторожное поведение, неумеренная энергичность, склонность к чрезмерным тратам и все такое.

— Под ваше описание подходят девяносто процентов моих бывших девушек — только не Бэт. Впрочем, теперь я припоминаю, что иногда она рисовала ночами напролет. В один прием заканчивала целые полотна. Но ведь именно так работают все художники. Ничего другого я не…

— Аномально высокое либидо? — спросил врач, царапая что-то в блокноте.

— О! — воскликнул я.

Литий помог Бэт контролировать эмоции, не превращаясь в зомби. По крохам она начала собирать свою прежнюю жизнь. Дела в постели тоже пошли на лад, хотя секс всегда был моей инициативой — похоже, ее безумный энтузиазм улетучился навсегда. Порой она все еще плакала над чем-то или с пугающей страстью бралась за какую-нибудь новую идею (дом был завален недоконченными шпалерами и недолепленными глиняными горшками), но, в общем и целом тот, кто не видел наших худших дней, никогда не подумал бы, что у нас проблемы. Я не сомневался, что у Бена и Кейт сохранятся воспоминания лишь о новой, другой Бэт.

И вот, когда Кейт было девять лет, Бэт вдруг снова забеременела.

Когда на сроке в двадцать девять недель ее положили на сохранение, я скорее испугался за жену, чем за ребенка. Беременность вели очень внимательно. Дозу лития сильно уменьшили, но не отменили из опасения рецидива. С той самой минуты как осознал ненадежность чертовых греческих кондомов (мы купили их в поездке на Родос), я мог думать лишь о том, как бы роды не навлекли очередной приступ психоза.

А когда нас ввели в родовое отделение и ослепительная блондинка с будоражащей воображение грудью описала возможные осложнения, меня обуял новый ужас: что я потеряю сына, на спасение которого в материнской утробе мы потратили столько сил.

— На всякий случай я позаботилась о том, чтобы присутствовал неонатолог, — добавила врач. — Она одна из лучших специалистов. Обещаю, ваш сын будет в надежных руках.

Вот так я и повстречал Эллу.

— Я замужем, — сообщила она.

— Я тоже женат.

— Я счастлива замужем, — подчеркнула Элла. — И не намерена бросать мужа.

— А я… женат, — скривился я, — и клянусь, что не намерен бросать свою жену.

— В таком случае, — проговорила Элла, — что мы здесь делаем?

— Если впрямь нужно объяснять, значит, я только что совершил вторую большую ошибку в своей жизни.

В ее удивительных золотых глазах плясало озорство, непослушные пружинки безумно рыжих волос рассыпались во все стороны. Она вся искрилась едва сдерживаемой энергией — от кончиков длинных тонких пальцев, выбивающих быструю дробь по пачке сахара на пластиковом столике, и до узких, как стилеты, мысов странных лиловых ботфортов на высоких шпильках (не такую обувь обычно ожидаешь увидеть под медицинским белым халатом). Элла определенно не была красавицей — спасибо большому носу и веснушкам, — тем не менее, пленительнее женщины мне встречать не довелось. Высокая, пожалуй, метр семьдесят с лишним, она обладала выпуклостями и впадинками как раз там, где нужно. У нее был широкий, с пухлыми губами рот и белые ровные зубы — если бы не характерная щель между двумя передними резцами, я бы решил, что она специально их исправляла. Но именно знание в ее глазах действовало на меня так, что я едва не кончал в штаны. Элла была женщиной, которая точно знала, чего — и кого — хочет, и не боялась принять свой выбор.

Притяжение между нами ощущалось с самого первого дня. Строя друг другу глазки над инкубатором, где лежал Сэм, мы оба знали: как только его выпишут и будет исключена возможность любого конфликта между врачом и пациентом (ибо Элла ревностно оберегала свою карьеру), мы окажемся с ней в постели. Единственный вопрос — в чьей?..

Спустя шесть недель я забрал Сэма, отвез домой к Кларе, целомудренно чмокнул Бэт в щечку и, развернув машину, помчался прямиком назад в больницу, где меня ждала Элла.

Она поднялась из-за столика и перекинула через плечо ремень большущей кожаной сумки.

— Что я хотела сказать, — проговорила она, роняя на блюдечко четыре фунтовые монетки, — так это следующее: что мы здесь делаем?

Я вышел за ней из больничного кафе, забрался в черное такси, которое она остановила одним взмахом — просто вышла на середину дороги и властно воздела руку, словно Боудикка[10], не обращая ни малейшего внимания на визг тормозов и град проклятий, — и устроился в уголке на сиденье. Так удобнее было разглядывать ее все время, которое нам потребуется, чтобы добраться туда, куда она решила ехать.