Элла плюхнула сумку на светло-коричневую замшевую юбку и принялась в ней рыться.

— Твоя жена так ни разу и не появилась у кувеза. Она больна?

— У Бэт проблемы. Послеродовая депрессия, биполярное расстройство…

— Да, я читала ее карту. Но ведь она лечится?

— О Господи, конечно! Как-то раз она чуть не прикончила детей, вот теперь ее и накачали психотропными до самой макушки сразу после родов. Бэт, понятное дело, совершенно не в себе и потому так и не явилась взглянуть на Сэма. Но это лучше, чем…

— Ага, вот они. — Элла вытряхнула мне на колени маленький пакетик из фольги. — Вряд ли просрочены, хотя можешь на всякий случай проверить.

— Презервативы? Стало быть, не доверяешь.

— Извини. Люблю детишек, однако целого мне не съесть.

— Не исключаю какой-нибудь болячки, но если ты боишься забеременеть, не волнуйся. Когда мы узнали, что Бэт снова беременна, я тут же сделал операцию.

— Все равно.

— Мы всего-то заказали один кофе, — заметил я. — И то ты м не дала допить.

Элла взглянула мне в глаза, взяла мою руку и потянула к себе под юбку. Ее упругие, голые под замшевой юбкой бедра раздвинулись — и кончики моих пальцев ощутили жесткие завитки волосков на ее лобке. О Боже! Она была без трусиков!

— Уильям, ты же не няней к детям меня нанимаешь. Так чего ты ждешь — рекомендаций?

Такси остановилось у Гайд-парка. Элла сунула в ладонь водителю пару купюр, пока я выползал вслед за ней на бледное сентябрьское солнце. Мои брюки спереди неприлично топорщились. Ни слова не говоря, она потянула меня в сумрачно-зеленую тень каштана, листва на котором едва начинала желтеть. Всего в нескольких метрах от нас мамаша с двумя малышами кормила уток в пруду. Мимо протрусил бегун, неслись по тротуару на скейтбордах подростки.

Прислонившись спиной к дереву, Элла расстегнула мне брюки и подняла свою юбку. Ободрав костяшки пальцев о шершавую кору каштана, я схватил Эллу одной рукой за ягодицы, другой спешно натянул кондом и погрузил член в скользкую липкую влагу. Позади глухо простучали копыта: кто-то проскакал верхом.

Я уткнулся лицом в ее шею, наслаждаясь ароматом моря, пачули и меха, и рванул лиловую блузку, не желая возиться с пуговицами. На ней не было лифчика. Ее соски были твердыми, как плоды каштана у меня под ногами.

— Элла, я сейчас…

— Поздно, — выдохнула она, дрожа. — Я уже кончила.

Потом, когда мы прогуливались по парку среди пенсионеров и туристов, я спросил:

— Мы встретимся еще, или это был первый и последний раз?

— А тебе чего хочется?

Я остановился, любуясь Серпантином — по озеру плавало множество прогулочных лодочек. До сих пор у меня бывали лишь мимолетные интрижки с девушками, к которым я ничего не испытывал; ни одна интрижка не продлилась больше нескольких недель. Пару-тройку раз все даже слегка запутывалось: одна блондинка, торговый агент (с виду точь-в-точь загнанная лошадь), объявилась в маленьком холостяцком жилище на Бэйсуотер, приобретенном спустя пару лет после рождения Кейт, чтобы не приходилось таскаться домой поздно ночью после ужина с клиентами. Я, конечно, ценил секс без границ, однако старался не гадить под собственной дверью, причем с каждым годом становился в этом вопросе все щепетильнее. Меня страшила мысль, что рано или поздно одна из шустрых заек окажется одержимой.

Да, прежде я определенно делал что-то не так. Все одинокие женщины, само собой, хотели, чтобы я бросил жену, чего я, в свою очередь, делать не намеревался. Зато замужняя женщина, да еще довольная своим замужеством… Замужняя женщина, которой так же, как и мне, было что терять… Замужняя женщина, которая ловила кайф от секса в парке и не боялась брать инициативу на себя; которая ясно дала понять, что тоже не намерена раскачивать лодку семейного благополучия…

Женщина, которая поднесла ко рту мою ладонь — посреди толпы — и слизнула влагу своей любви с моих пальцев.

Мы присели за кованый столик на веранде кафе-мороженого и за чашкой кофе оговорили условия наших отношений. Никогда не поднимать вопрос о разводе ни с одной из сторон — это принималось как данность. Не совершать ничего, что ставило бы нас под угрозу обнаружения: никаких звонков ни на домашний, ни на мобильный телефон. Осторожные и не слишком частые сообщения по электронной почте — только на рабочие адреса; никаких личных подарков или общих фотографий. Мы договорились встречаться не чаще одного раза в месяц: с одной стороны, чтобы минимизировать риск возбудить подозрения в своих вторых половинах, с другой — чтобы ни один из нас не привязывался и не погружался в жизнь другого. Если однажды один из нас решит уйти, второй не станет задавать никаких вопросов.

В стародавние времена из Эллы получилась бы идеальная куртизанка — умная, хитрая, изысканная и податливая. С ней было приятно не только в постели. Она всегда была воспитанной и сдержанной: ни требований, ни скандалов, ни истерик. Не считая маленькой запинки — недели на Кипре, быстро заглаженной и больше не повторившейся, — наш уговор прекрасно действовал.

Я не задавал Элле вопросов о ее браке; она не спрашивала о моем. Я знал, когда у нее день рождения, лишь потому, что бронировал билеты на Кипр. Я знал, какой у нее размер груди и что у нее аллергия на клубнику, но не представлял себе, что вообще ею движет, и радовался своему неведению. Было и без того тяжко притворяться, что мне небезразличны отношения одной женщины с ее матерью. Черта с два я собирался ввязываться еще и сюда.

Все шло как по маслу. И вот теперь надо же было умереть Джексону, чтобы все полетело к чертям собачьим!

Спускаюсь в кухню. Кейт стоит у плиты и ждет, пока закипит видавший виды металлический чайник, в то время как ее бойфренд Дэн согревает ей задницу — обнял мою дочь за талию и запустил пятерню глубоко в задний карман ее джинсов. Мне хочется заехать ему в глаз.

Кейт было всего четырнадцать, когда у нее появился первый ухажер. С тех самых пор, как она родилась — светловолосая и голубоглазая, чистое совершенство, — я не переставал повторять одну и ту же несмешную шутку: что я записываю ее в женский монастырь в Румынии, и каждый парень, который захочет с ней встречаться, сначала должен предстать пред мои очи. Лопата или ружье, предлагал бы я. Ты мутишь с моей девочкой — значит, сам роешь себе могилу.

Я часто показывал Кейт этикетку на бутылке дешевого белого вина, которое иногда пила ее мать. «Смотри, — говаривал я, — вот кем ты будешь, когда вырастешь».

— Монашкой, — с серьезным видом кивала Кейт.

И все же я до конца не представлял, как буду чувствовать себя, когда дочь в один прекрасный день приведет домой мальчика; не представлял, с каким отвращением буду смотреть на мужскую руку, властно лежащую на ее талии. Мне никогда не приходило в голову, что когда-нибудь свет ее глаз будет изливаться на другого мужчину, что она будет поворачиваться к нему, словно подсолнух к солнцу, едва удостаивая меня взглядом.