Мне показалось, что это звучит так холодно! Хотя прошло уже столько лет с тех пор, как я резала себе руки, я почувствовала себя вдруг такой мелкой и глупой. Потому что я именно резала себе руки, а не причиняла себе физические повреждения. Может быть, это действительно самообман с моей стороны, которым я пытаюсь скрыть отсутствие фантазии и способности «испробовать какие-то новые методы >, но я все же с уверенностью утверждаю, что я резала себе руки, потому что хотела порезаться. Несколько раз я пыталась жечь себя, иногда я себя била, но за исключением битья головой об стенку и раскачивания, когда голоса становились невыносимы, все остальное на меня не действовало. У меня не было стремления «нанести себе физическое повреждение >, я стремилась порезать себя, потому что мне требовалось увидеть кровь. Часто, особенно в первый период моей болезни, я чувствовала себя какой-то ужасно пустой и далекой, и серой, и мертвой.

Я боялась, что в жилах у меня вместо крови течет овсяный кисель, и что в моем теле совсем не осталось живого тепла, что в нем нет ни искры жизни. Поэтому я расцарапывала себя и резалась, чтобы убедиться, что в жилах у меня течет настоящая кровь и что я живой человек, а не мертвый робот с овсяным киселем вместо крови. Ведь кровь — это жизнь. Вампиры пьют кровь, для того чтобы продлить свое полуживое существование, и во время причастия мы символически пьем кровь Христову, чтобы причаститься его страданий, смерти и воскресения. И в самый разгар своих страданий, среди серости и пустоты, я хотела получить вещественное доказательство того, что я жива, а не просто существую — что во мне есть жизнь, как есть она в крови, и огне, и в духе, и в капельках росы. И хотя я резала себя понапрасну и это мне совсем не помогало, а только создавало для меня новые проблемы, в этих действиях все-таки был смысл и человеческое желание, от которых не осталось и следа в холодных словах лектора о том, что пациент уже «не пытается испробовать новые методы», и в его таблицах с графами «частота», «диагноз» и «повторяемость». Я надолго задумалась о том, что же тут осталось от жизни, ее страданий, страхов, от тоски, отчаяния, страха смерти и страха жизни и жгучего кроваво-красного упорства. Однако для лекции, пожалуй, эта тема была бы слишком сложна. Статистика, как правило, бывает гораздо проще и схематичнее. А лекция была хорошая. Вполне. Но мне все же не хватало в ней живого содержания.

Некоторые симптомы были сугубо мои личные, они рождались изнутри, из моей истории и моих узлов. Таким симптомом был Капитан, стремление же к причинению себе физических повреждений относилось к симптомам другого рода, кроме этих были еще и другие. Здесь речь шла о таких вещах, которые на протяжении длительного времени играли важную роль в моей жизни. Речь шла о предъявляемых к себе требованиях, стремлении справляться с задачами, самоуважении, достоинстве. О борьбе между желанием быть умницей и желанием быть живым человеком, между серой пустотой и горячей, пульсирующей жизнью.

Речь шла о тишине и яростном шуме, о страхе перед жизнью и страхе смерти. Эти симптомы оставались продолжительное время, а если на время исчезали, то затем снова возвращались либо в прежней форме, либо в слегка измененном варианте. Эти симптомы не проходили, пока я взамен образов и поступков не обрела нужные слова, чтобы уже с их помощью продолжить работу над этой темой. Так она пошла легче и стала гораздо эффективнее, и это позволило мне распутать самые мучительные узлы и не позволить им впредь запутываться еще хуже. Мои темы по-прежнему остались при мне, и, вероятно, они еще не сразу меня отпустят, я все время буду к ним возвращаться, так как они будут требовать, чтобы я в той или иной форме поработала над ними еще, но теперь уже при помощи слов, а не при помощи волков и острого стекла.

С другой стороны, некоторые симптомы носили преходящий характер и были связаны с определенными ситуациями или внешними условиями, иногда они исчезали, когда менялись эти условия. Только в одном отделении я ела обои и набивку матраса. В следующем лечебном заведении обстановка была совершенно иная, и потребность в «заполнении пустоты» отпала. И поедание обоев у меня прекратилось. В другом заведении жили вильветы- громадные хищные птицы, они налетали сверху, угрожая порвать меня в клочки и уничтожить. В этом отделении я чувствовала себя совсем маленькой и не получала доброжелательной поддержки от тех, кто там работал. Каждый день проходил в борьбе с людьми, которые были по отношению ко мне начальниками и отдавали непонятные распоряжения, казавшиеся мне бессмысленными и злыми. Когда я, наконец, была переведена в другое место, вильветы не последовали за мной. Они не имели отношения к моим узлам, а были лишь моим индивидуальным способом выразить свое восприятие тех условий, которые царили в данном конкретном отделении. Но я не знаю, догадался ли там кто-нибудь об истинной причине этого симптома.

Некоторые симптомы проявлялись у меня периодически. Так, например, волки часто появлялись в связи со школой и мероприятиями по социальной адаптации, в периоды, когда меня временно выписывали из больницы или в каких-то других случаях, когда я чувствовала себя брошенной «на съедение волкам». Иногда они появлялись также и в периоды, связанные с повышенными требованиями, или когда я чувствовала себя неуверенно и что-то в жизни не ладилось, однако их присутствие не было постоянным.

Они были в большей степени моими, чем вильветы, хотя уступали в этом отношении Капитану. Они выражали какие-то из моих тем и узлов, однако имели касательство не столько к самым глубинным и основополагающим проблемам, сколько к трудностям текущего дня, с которыми человек обычно справляется ценою головной боли и немного испорченного настроения. Волки были моим способом показать, что у меня что-то неладно, но их было нетрудно заменить словами. Я хорошо помню, когда я в последний раз видела волка. Это было в электричке, которая шла в Блиндерн. Я училась на психологическом факультете, и вот, когда я ехала в университет на коллоквиум, я вдруг увидела в вагоне волка, он лежал передо мной на полу и грыз мои ноги. Это был не величественный и могучий зверь, а тощая дранная тварь, как говорится, кожа да кости, у него были желтые зубы и зловонное дыхание, он обгрыз мои лодыжки так, что от них остались голые кости. Это было больно и выглядело отвратительным зрелищем. Но я не закричала, не испугалась и не завопила: «Волк, волк!»

Я посмотрела на этого омерзительного волка и подумала, что он совершенно прав. Пожалуй, так же мерзко оказалось и в университете, когда я, поступив на психологию, попала в такую среду, где вместо любознательности и настоящего стремления к знаниям царила отчаянная борьба всех против всех. Здесь единственно важным было попасть в ряды счастливчиков, получивших оценки, которые позволят пролезть сквозь игольное ушко в число немногих, кого примут учиться на перспективную специальность. Радость от приобретения знаний здесь подменила погоня за отметками, так что от полнокровного процесса остались сухие, обглоданные кости. Я давно уже это поняла и ощущала на себе последствия, мне это не нравилось, но раньше я как-то не видела с такой ясностью, насколько это было противно. Сейчас я это отчетливо разглядела.

Волк, как живой, лежал передо мной на полу во всей своей омерзительной сущности. И тогда я подумала: ладно, пускай это очень мерзко, но я сделаю все, что требуется, для того, чтобы добиться своей цели, и, по мере возможности, постараюсь сохранить при этом достоинство и хорошее настроение, а потом, когда меня примут на избранную специальность, я попытаюсь вернуть себе отчасти утраченное радостное отношение к приобретению новых знаний. Еще я решила, вернувшись домой, достать заброшенные краски и утешить себя тем, чтобы нарисовать парочку золотистых драконов. С этим я отправилась на занятия и с тех пор никогда больше не видела ни одного волка. Мне по-прежнему приходилось сталкиваться с ситуациями волчьего периода, в нашем загнанном мире без них никогда не обходится и я по-прежнему продолжаю на них реагировать, но теперь только словами, чувствами и словесными образами. Это далеко не так красочно, но зато гораздо практичнее.