позиции, положив на лапы ободранные морды, и внимательно провожают взглядами каждый кусок.

 С дорожки сворачивает сенегалец с набором фальшивого товара. Собаки вскакивают и с гневным лаем кидаются на продавца прежде, чем тот успевает раскрыть перед нами короб с часами, цепочками и дешевыми побрякушками. Изгнав пришельца, они возвращаются на свои места, ворча и поминутно оглядываясь. Что они в нем почуяли, как отличили от правильного посетителя, который пришел в таверну с единственной целью – поделиться с ними косточкой?

Через пару недель славянский базар превращается в немецкую колонию. Полторы улочки забиты черными «БмВ». Ночная гроза, как нарочно, смывает мел с черных досок, выставленных у ресторанов, и кириллица, сулившая посетителям «плененных чушек», уступает место латинице. В нашей гостинице тоже перемены. Тихо. Исчезли крепкие мужчины с круглыми голыми животами и женщины, которые, свесившись с балкона до угрозы падения, окликали друг друга милым звательным падежом: «Мамо! Доче!» немцы вечерами бесшумно играют в карты и уходят ужинать в ресторан. По утрам они просыпаются даже прежде меня – а я встаю по московскому времени, – уже пьют кофе и вежливо кивают, когда я появляюсь на террасе со своей кружкой. Розовоперстая Аврора, притихнув, освещает худощавых женщин и коротко стриженных мужчин в чистых белых майках.

 Угол соседнего дома занимает булочная. Сквозь стеклянные стены видны пироги, плачинды, противень с пышным лимонным кексом и медоточивыми греческими сладостями. С обеих сторон заведения расставлены столики, за которыми можно позавтракать горячим пирожком со шпинатом и сыром, запивая купленным тут же кефиром.

 Ровно в девять утра с балкона второго этажа спускается веревка с привязанной к ней корзинкой. Булочник в белом фартуке не спеша вылезает из-за прилавка и выходит на улицу. Придерживая рукой высокий колпак, он задирает голову и ведет переговоры со старушкой, которая едва видна за перилами балкона. Смысл спора темен, но по ленивому ожесточению сторон видно, что ежеутренний ритуал бодрит их обоих. наконец он удаляется, расправляя двумя ладонями складки на белом животе. Вернувшись через пару минут, булочник укладывает в корзинку пакет с пирожком.

– Эф харисто! – кивает старушка и тянет веревку вверх, перебирая руками с ловкостью корабельного матроса.

 Утро разгорается все жарче, и столики, особенно те, которые расположены на улочке, ведущей к морю, заполняются народом. – Обрати внимание, – говорит мой спутник. – немцы, с какой бы они стороны ни подходили к булочной, всегда обогнут угол и войдут во вторую дверь. Присмотрись!

 Сначала поджарый господин в очках, потом – белокурая сухопарая дама, за ней – два молодых велосипедиста с рюкзаками, папаша с дочкой, причем девочка бежала впереди и почти уже свернула в первую дверь, но отец прикрикнул строго, и они двинулись за угол, как и все. Наш брат славянин пер в первую дверь.

 Заинтригованная, я несколько минут наблюдала загадочную и добровольную сегрегацию.

– Слушай, – изумленно спросила я наконец своего приметливого мужа, – а в чем разница между этими дверями? Открой тайну золотого ключика!

– Первая дверь – это выход, а вторая – вход! – горделиво и вместе с тем скромно, чтобы не подавлять меня интеллектом, ответил он.

– А ты откуда знаешь? – еще более пораженная, вскричала я.

– А на них написано.

 Скривившись, я повернулась к ближайшей двери и прочла: ‘Exit’.

– Ничего себе, – удивилась я, – десятый день хожу сюда и не замечала. Вот такие пироги.

Глава 5

Ночью на балконе.

Не в городе, а именно на берегу моряостро чувствуешь свою мелкость. Особенно в беззвездную ночь.

 Пунктир огоньков едва высвечивает полоску пляжа; белая пена, которая появляется как ниоткуда, неизвестно куда исчезает, отхлынув от берега. А за ним, за прибоем, над крошечными домиками, над невидными холмами встает мгла. Небо и море сливаются в единое целое, чему даже объема нет и цвета, не назовешь же его черным. мрак, бездна, тьма. Балкон, окруженный балюстрадой, освещен лампочкой, похожей на корабельный фонарь, да и сам балкон похож на корабль, который плывет в темноте, и теплый ветер подогревает эту иллюзию движения. Бьет волна, и человеческие голоса звучат в темноте, как птичьи.

Глава 6

Ограбление по-гречески.

Ночью воры проникли в храм и сорвали со стены икону. Храм византийский, с круглым терракотовым куполом, не просто храм, а подворье Афонского монастыря. Как и по всей Греции, храм – основание местной жизни. Они приходят сюда, как домой. Сидят, то есть полустоят, в высоких стульях с резными спинками, опираясь на подлокотники; спокойно передвигаются по всему пространству, нарядные, веселые, озабоченные; не колеблясь, поднимаются прямо к иконостасу, прикладываются к драгоценным окладам под дружный речитатив священников с блестящими черными бородами; теснятся, не тесня друг друга; раскладывают на столе в церковном дворике куличи, пироги, виноград, хлопочут, поют…

____

 Сама деревушка корнями уходит глубоко в эллинскую эпоху, однако в новой истории она была за-селена где-то в последней четверти девятнадцатого века. К этому времени относится и сам Успенский храм.

 А в день Успения Божьей матери, 15 августа, местные жители проводят фестиваль: праздничные службы, крестный ход, танцы и ярмарка и застолье, конечно. Средоточием всего этого и является храмовая икона Богородицы. Кристос, хозяин нашего пансиона, мрачно поведал подробности. Было заметно, что свой английский он тренирует на криминальных сериалах:

– Пользуясь темнотой, они проникли в церковь, незаконным методом приобрели икону со стены и со-вершили попытку скрыться. но! Провидение! – Тут Кристос поднял палец, словно уточняя, откуда именно явилось Провидение, и, выдержав паузу, достойную значимости события, продолжил:

– Прохожий, который случайно шел мимо дворика, заметил открытую дверь! Мы затаили дыхание.

– Простой турист. – Кристос развел руками и оглядел аудиторию, которая состояла из нас двоих, нескольких постояльцев, не без тревоги вникающих в историю ночного ограбления, хозяйской дочки и белого кролика, который сидел у нее на руках и шевелил розовыми ушами, словно тоже переживал за свою клетку, которую иногда забывают запереть.

 Убедившись, что он полностью владеет вниманием публики, Кристос торжествующе закончил:

– Он зашел в храм, воры увидели его, испугались и бросили добычу на пол!

 Получив заслуженный театральный эффект, Кристос помрачнел. Стало заметно, что он расстроен и зол.

– Главное, что икона на месте! – наперебой подбодрили мы грека. – А что полиция?

– Что полиция? – горько отмахнулся тот. – Им главное, чтобы из музея ни одного черепка не пропало!

– Сильно разломали? – сочувственно спросили мы.

– Стекло разбито, оклад, само дерево…

 Его тревожила еще какая-то мысль. Помявшись, он выдавил из себя фразу, которая многое меняла в его привычной жизни:

– Елена, вы закрывайте на ночь дверь на ключ. на