По дороге домой мне не повезло: я застряла в пробке, в которой меня незаметно развезло, и, выйдя на свежий воздух, я почувствовала себя неуверенно. Рассказ Полины выжигал мне мозг, и, вместо того чтобы выпрыгнуть из такси прямо в свой подъезд, я замешкалась на какую-то минуту, которой вполне хватило для того, что изменить траекторию движения. Отчаянно сопротивляясь ветру, швырявшему мне в лицо хлопья мокрого снега, я побежала к ближайшему магазину, где купила бутылку коньяку. Домой я прибежала с мокрой от влаги и лопающейся от мыслей головой. Быстро приняла душ и заняла горизонтальное положение, предварительно проделав две манипуляции. Я нашла в аптечном ящике биопарокс, чтобы перед приходом Максима пустить ядовитую струю себе в нос — свежим его запах просто сшибает с ног. И перелила коньяк из большой бутылки в пустую стограммовую. На прикроватном столике я создала натюрморт: поставила большую чашку чая, вазочку малинового конфитюра, биопарокс и слегка початую стограммовку. Я оглядела творение рук своих и даже взвизгнула от восхищения собственной изобретательностью. Все выглядело так, будто я пришла домой с непогоды, заметила простудные явления, приняла срочные меры для борьбы с надвигающейся простудой: чай с малиной и коньяком и спрей-антибиотик. Бутылку я спрятала в своем шкафу, предварительно ее почти ополовинив.

Трюк сработал, Максим погладил меня по голове, наклонился, чтобы поцеловать, но я ловко увернулась: мало того что я сопливая, так, может, еще и заразная. Он не стал настаивать.

— А я хотел пригласить тебя завтра в ресторан, — огорченно сказал он, — я предварительно договорился с Панюковыми, они заказали столик в «Русском стиле», думал, ты обрадуешься. Все-таки твой любимый ресторан. Но теперь, видимо, придется все отложить.

— Раз договорился, это уже неудобно, — с сомнением в голосе, которое далось мне нелегко, ответила я, — я не хочу разрушать компанию. И потом, я же не при смерти, правда? Биопарокс на меня очень активно действует, и домашние средства помогают. Я до завтра очухаюсь, вот увидишь. Главное — задушить болезнь в зародыше.

— Ты уверена? — улыбнулся Максим. — Не хотелось бы, чтобы ты для всеобщего развлечения жертвовала своим здоровьем.

— До завтра все пройдет, я приму меры, — пообещала я.

— Хорошо, принимай, души в зародыше свою простуду, а там посмотрим, — согласился Максим.

Пятницу я просидела тихо как мышка. Сема и Лариса Панюковы продолжали оставаться нашими самыми близкими друзьями, и расстраивать компанию мне не хотелось. В последнее время Сема, бизнес которого разрастался, стал пересекаться с Максимом и по работе, я замечала, что они часто обсуждают какие-то общие дела, назначают встречи с одними и теми же людьми. Для меня Сема остался не только самым близким, но и практически единственным другом. К Ларисе я относилась легко, разговаривая с ней, можно было ни о чем не думать, и постепенно я привыкла к ней как к части Семиной жизни. Для меня она была настоящим подарком: во время совместных поездок на курорты и походов в рестораны мне не приходилось грустить, изображать невинность и ждать, когда все это кончится. Лариса пила вместе со мной со вкусом и большим удовольствием, и в ее компании я наклюкивалась на совершенно законных основаниях. Ради того, чтобы Максим не отменил поход в мой любимый ресторан, я вела себя как хорошая девочка. Версию о простуде нужно было поддерживать, и я осталась дома. Это далось мне легко, поскольку вчерашний коньяк, уютно расположившись в платяном шкафу, ждал моего нежного прикосновения. Выходить на улицу было незачем.

Субботний вечер удался на славу, Сема Панюков, большой поклонник русской кухни, всегда заказывает больше блюд, чем может съесть сам, и начинает активно угощать ими окружающих. В общем, наш стол оказался переполнен, и это выглядело достаточным оправданием тому, что водки тоже было много. Мой Максим пьет, как воробей, поэтому доза, рассчитанная на четверых, распределилась практически между тремя. Потом мы еще добавили, и очнулась я только на следующее утро. Благодарение богу, к полудню Панюковы заехали к нам. Семен был за рулем, потому злился, торопился и подгонял жену, которая в моем лице жалобно искала компанию для поправки здоровья. Мы с ней выпили бутылку шампанского, и Лариса наотрез отказалась уходить, уютно расположившись на моем любимом диване. Не достучавшись до жены, Сема поставил автомобиль на ближайшую платную парковку и присоединился к нам.

Субботние возлияния имеют для меня плохие последствия, если выходные Максим безвылазно проводит дома. Квартира у нас большая, нам не приходится сидеть друг у друга на головах, мы имеем и свое личное пространство: у нас общие спальня и гостиная, плюс у каждого есть своя комната. Но Максим в любую минуту может позвать меня смотреть фильм, попросить сварить кофе или пожарить гренки. Или еще что-нибудь. Пить открыто, прямо у него на глазах, я не могу, мне нужно маскироваться, что-то изобретать, придумывать какие-то уважительные причины. Переживать похмелье без лечения алкоголем мне тяжело, так что визит Панюковых пришелся очень кстати. Можно было не маяться в муках, под благовидным предлогом бегая на улицу, чтобы потом бояться притронуться к своей добыче и ходить вокруг нее кругами, прислушиваясь к звукам из комнаты, где Максим смотрел телевизор. Мы перекусили заказанными в ресторане роллами, после чего Максим повез Панюковых домой, а я, оставшись одна, вздохнула свободно.

За окном пошел первый в этом году настоящий снег. Не мерзкие мокрые хлопья, которые швыряет тебе в лицо промозглый ветер — с неба падали ленивые, крупные, искрящиеся в свете фонарей снежинки. Они ложились на асфальт и не таяли, а покрывали его ровным белым пушком. Я отодвинула кухонную штору и невольно залюбовалась зрелищем ясного, спокойного снежного вечера. Поднесла к губам рюмку с ароматным чешским ликером и вдруг горько заплакала. Алкоголь сменил милость на гнев, показал обратную сторону своего воздействия. Неужели в моей жизни больше ничего не будет? Молчаливая жалость Максима меня больше не обманывает. Его любви больше нет, ее поглотило беспомощное сочувствие и ответственность перед человеком, которого нельзя бросить. Куда делась моя собственная любовь, я не знаю, я ее не искала. Первое острое страдание заставило ее потесниться, последующая глухая тоска заполнила остальное пространство. И если прежние чувства еще посылали робкие сигналы, я сознательно глушила их, чтобы не оставлять внутри себя ничего живого.

Я смотрела на падающий снег и плакала. Полина права: хуже, чем сейчас, мне уже не будет. Надо сделать еще одну попытку. Не возлагая никаких особых надежд, чтобы потом не попасть под новую волну отчаяния, не строя никаких планов, ибо они могут оказаться несбыточными. И даже Максиму рассказывать об этом не надо. Я не склонна самообманываться и верить в чудеса. Чтобы все это попробовать, есть только одно, но железное «за»: мне все равно больше нечего делать.

Я представляла себе новое современное офисное здание, возможно, с ужасными синими зеркальными окнами вместо обычных стекол, которые так любят архитекторы нашего города, не имеющие вкуса и фантазии. С парадного входа на этом деловом центре красуются таблички с названиями располагающихся тут контор и фирм, но обязательно имеется и вход со двора. Несколько ступенек, переговорное устройство перед массивной железной дверью. И никакой вывески (кому надо, тот найдет). По адресу, торопливо начертанному Полинкиной уже нетвердой к тому времени рукой, я никак не могла понять, к какому именно зданию относится номер дома. Я хорошо знаю центральную часть города и была уверена, что мне досконально знаком любой переулок. Улица Орджоникидзе — короткая и тихая улочка в историческом центре, как теперь называют еще не попавшую под строительный ковш небольшую часть центрального района. Самые новые здания на этой улице относятся к сталинской эпохе, есть и более старинные постройки, и даже исторические памятники, один из которых являет собой образец того, как необходимо относиться к архитектурному наследию. Это великолепный, идеально отреставрированный жилой дом, который в городе называют «домом с львиными головами». Несколько лет назад его облюбовал один наш местный депутатствующий олигарх. В то время как другие исторические здания чахли и медленно превращались в пыль, он ухитрился заложить в бюджет города какие-то баснословные миллионы на капитальный ремонт, о чем писали в свое время все местные газеты, и эта недвижимость приобрела неподъемную цену. Примеру олигарха последовали детишки каких-то важнейших сановников, потом кто-то еще. Этот дом, пожалуй, самое примечательное место на улице Орджоникидзе. Никаких современных офисных центров я там припомнить не могла.