уже шесть минут первого, я опоздал с приемом посетителей на пять минут, пока разгонял этот балаган, именуемый собранием Совета.

Эванс вернулся к двери и пригласил очередного страдальца.

– Батюшки! – воскликнул тот, переступив порог. – Вот это хоромы! Да тут можно шары воздушные запускать! Я имею в виду, на которых люди летают. Аэростаты.

Он с восторгом осматривал панорамные окна, увенчанные витражами, и хрустальные нити люстр, похожих на весеннюю капель; колонны сложной органической формы; мозаику разных оттенков синего в нише за моим столом, благодаря которой сделанная из латуни скульптура эвкалипта, слегка гипертрофированная в угоду художественному замыслу, выглядела совсем как золотая. И, наконец, меня самого, наверное, очень маленького на фоне громадного дерева.

– Добрый день! Проходите, пожалуйста.

– А, вот ты где! Так сразу и не найдешь!

Голос мужчины был хрипловатым, с нотками веселья, и уже один этот факт меня поразил. Сюда не приходили счастливые люди. Только несчастные и недовольные. И, чтобы добиться желаемого, они всеми силами пытались показать, какие они несчастные и недовольные.

Этот же человек, улыбаясь во весь рот, бодро побежал ко мне, шлепая босыми ногами по зеркальной поверхности пола, похожего на звездное небо из-за отражений лампочек. Я застыл у рабочего стола в недоумении, хотя уже давно должен был выйти навстречу посетителю, чтобы предложить ему присесть на диван или одно из бархатных кресел перед стеклянным столиком.

Эванс оказался прав – тут было чему удивиться.

Моему взору предстал пожилой мужчина в одной набедренной повязке, в которой я не сразу узнал застиранное полотенце. Он выглядел так, будто вышел из ванной и заблудился в пустыне на пару лет, где высох, как кузнечик, и загорел до цвета печеного яблока. А еще лишился всей растительности на голове – у него не было даже бровей. Только когда он подошел совсем близко, я заметил щетину. Значит, он не страдал алопецией, а просто брился.

«Он уже наверняка отдал богу разум», – тут же подумал я.

Мужчине было на вид лет пятьдесят – возраст яркого проявления старческой деменции. Раций давно должен был потребовать с него плату, да и выглядел мужчина соответственно, но почему тогда Эванс его впустил? И как в столь преклонном возрасте этот человек умудрялся так быстро бегать? У него уже должны были начаться серьезные проблемы с координацией.

– Ты не подумай, я не сумасшедший! – широко улыбнулся он, словно прочитав мои мысли. – Я даже взял в больнице справку, что у меня нет маразма, и передал ее твоему секретарю. Он уже все проверил. Справка подлинная. Можно присесть?

– Да, разумеется, – наконец отмер я. – Прошу сюда.

Глаза у мужчины были ясные, льдисто-голубые, словно сделанные из обломков айсберга. И, несмотря ни на что, очень располагающие. Я хорошо считывал физиогномику людей, отчасти благодаря Эйне, просвещавшей меня в психологии, отчасти потому, что старательно следил за собой. Этот человек не казался отталкивающим. Своеобразным – да, но не отталкивающим. От него пахло потом, причем, не болезненным старческим, а просто потом. Запах был для меня нейтральный, как будто это я сам вспотел.

– Позвольте узнать, как вас зовут и чем я могу вам помочь? – спросил я, когда мы уселись в кресла друг напротив друга.

– Меня никак не зовут, – заявил мужчина. – А пришел я сюда с проблемой Нулевки. Точнее, даже не так! – Он выждал паузу и, подняв указательный палец, гордо произнес: – Я придумал, как сделать счастливыми всех неудачников мира! Но только мне понадобится твоя помощь, молодой человек.

– Очень заинтригован, – признался я. – Но позвольте сперва уточнить, откуда вы прибыли и какой у вас уровень?

У нас, на западе, свободно говорить на «ты» принято было только с близкими друзьями, а Нулевку в светских беседах называли строго Нулевым кварталом. Но на востоке, за горным хребтом Путиссон, разделяющим материк на две почти равные части, у людей был совсем другой менталитет. Эванс, любивший исторические сравнения, называл жителей востока «дикой общиной». Они были очень дружны с соседями, со всеми говорили на «ты», не чурались грубых словечек – например, нулевиков называли неудачниками. А еще славились тем, что легко нарушали личное пространство, поэтому я удивился, что мужчина не протянул мне руку для «сцепки корнями», как они называли этот исконно восточный вид рукопожатия. Переплетение пальцев у них символизировало родство всех людей, произошедших от богини Виты, общность их корней. Так было принято здороваться.

– Я из Атлавы, а уровень у меня четвертый.

Я едва удержал челюсть на месте. Мужчина рассмеялся, заметив мое недоумение. Его глубокий хрипловатый смех звенел в стекле колонн, отражался от потолочных узоров, плясал между подвесками люстр.

«Атлава – это же столица Шестого округа!» – думал я.

Этот восточный округ славился Рыбным озером, которое входило в пятерку крупнейших закрытых водоемов мира, и обилием пастбищ. Шестой еще называли Округом рыбного и мясного хозяйства. Расстояние между Тизоем и Атлавой было шесть тысяч километров только по прямой. Как этот мужчина вообще сюда попал?

– Погодите, вы сказали, у вас четвертый уровень?

– У меня вечно теперь четвертый. – Он продемонстрировал мне правое запястье, на котором раньше был удольмер в виде дерева, в середине которого находилась шкала с уровнями, но теперь, когда капсулу с Рацием вынули, осталась только одинокая четверка на запястье. Это означало, что мой собеседник на пенсии, и четвертый уровень, на котором он провел большую часть жизни, останется с ним навсегда.

– И давно вы не работаете? – осторожно спросил я.

– Так уже двадцать лет как! – Мужчина опять рассмеялся. Надо сказать, смеялся он заразительно. – Ладно, ладно, молодой человек, не буду тебя терзать. Я знаю, ты ломаешь голову, пытаясь понять, как я сюда добрался, если междугородние маршруты доступны только с пятого уровня, а мой не менялся уже двадцать лет. Я пришел в Тизой пешком! Пришлось здорово попотеть. Особенно тяжко было в горах, но я справился. Все ради идеи!

– Но вы могли просто отправить мне письмо из Атлавы, – шокированно произнес я, даже не пытаясь скрыть удивление. – Вы пришли сюда пешком с другой части света, просто чтобы поговорить со мной?

– На кону судьба всех неудачников мира! – с важным видом заявил мужчина. – Разве какая-то бумажка объяснит тебе мою теорию лучше, чем я сам? Мне пришлось бы написать целую книгу с пояснениями, а откуда у тебя время ее читать? Я знаю, что ты очень занятой молодой человек. На твоих плечах весь Гедонис лежит. А у меня времени много, вот я и пришел к тебе сам. Заодно и мир посмотрел, попутешествовал.

Тут в дверь постучали, и вошел Эванс. Под