Случись хоть один заморозок, от бальзаминовых зарослей осталась бы только негодная слизь. Но осень выдалась тёплая, и коленчатые стебли щеголяли почти летней свежестью. Ярко-жёлтые цветы давно превратились в прозрачные семенные коробочки, те полопались, семена рассыпались — зато листьев хватало.

В маминой корзинке уже была целая охапка стеблей, а мама всё рвала бальзамин.

— Держи-ка, Аннабель. Мы его весь соберём. Много понадобится. Бетти Гленгарри умудрилась забраться в ядовитый плющ и теперь вся в волдырях.

Мама покачала головой:

— Большая девочка, а простых вещей не знает. Хотя что с неё взять — она же из города. Будет ей урок на всю жизнь.

Мне на ладонь с листа сполз муравейчик. Я его сдула на землю.

— Мама, а ты-то при чём? У Гленгарри на ферме тоже есть ручей, и там тоже полно бальзамина.

Мама прервала работу, чтобы смерить меня укоризненным взглядом:

— Мистер Гленгарри сейчас в Огайо, сестре с переездом помогает. А миссис Гленгарри от радикулита совсем скрутило. Не тащиться же ей к ручью, когда у нас этого бальзамина хоть косой коси!

Мама выдернула ещё пучок и увенчала им мою охапку:

— Миссис Гленгарри звонила, спрашивала, не растёт ли бальзамин у нас возле дома. Он уже мало где остался — осень, как-никак. А у нас есть. Мы с тобой сейчас пойдём отвар готовить.

Почему я сразу не рассказала про перепёлку? Да просто не смогла. В ушах у меня всё ещё стоял этот мерзкий звук — хруст птичьих косточек. Мне требовалось время свыкнуться с ситуацией, прикинуть, как быть дальше.

Задушенная перепёлочка, загипнотизированные Генри и Джеймс, Тоби со своим рычанием — всё это требовало особых размышлений.

— Пожалуй, хватит для одной девчонки, — произнесла мама.

Подхватила корзину, первая пошла к дому. Вместе мы готовили отвар, чтобы облегчить боль, о которой я так истово молилась. Вот закипела вода в самой большой кастрюле — и мама стала класть в кипяток стебли: один за другим, один за другим. Вмиг они размякли и окрасили воду зелёным. Запах пошёл как от варёного шпината.

— Кого там занесло в ядовитый плющ? — крикнула из спальни бабушка. Она отдыхала после обеда.

— Бетти Гленгарри, — отозвалась мама. — Как её угораздило, один Господь Бог ведает.

— Городская! — прокомментировала бабушка, впрочем, без раздражения. — Ничего, теперь поумнеет.

Я-то как раз надеялась, что Бетти не поумнеет, что снова угодит в плющ, притом не до, а после заморозков, когда бальзамина не сыщешь. Отвар ещё немного покипел. Мама сняла кастрюлю с огня, процедила всё через марлю, слила в стеклянные банки. Когда отвар чуть остыл, мама укупорила банки и поставила в корзину.

— По опыту знаю: бальзаминовый отвар творит чудеса. Надевай пальто, Аннабель. Доставим отвар к Гленгарри, а на обратном пути свёклы надёргаем.

— Может, я лучше ужином займусь, мам?

— Успеем и ужин приготовить. Живо обернёмся. — Мама уже тащила корзину к порогу. — Сбегай лучше за дедушкой — он в сарае. Пусть отвезёт нас, в руках мы этакую тяжесть не дотащим.

Пока мы ехали, я мысленно клялась: ни за что не пойду к Гленгарри, посижу с дедушкой в машине. Но возле дома мама вручила мне две банки и погнала впереди себя к крыльцу:

— Ты, Аннабель, помогала готовить лекарство. Пускай Бетти про это знает. Может, вы с ней подружитесь.

Я не придумала, что возразить, поэтому промолчала. На миссис Гленгарри лица не было.

— Слава богу, Сара, вы приехали! Входи, Аннабель, деточка. Вы обе сущие ангелы. Спасибо вам. На Бетти без слёз не взглянешь. Наказание Господне!

Что да, то да. Наказание вполне удалось. Я молила Бога о волдырях — и Он на волдыри не поскупился.

Бетти, вся красная, опухшая, лежала в постели. Некоторые волдыри были такого размера, что я отчетливо видела, как собирается под белёсой кожей мутноватая жидкость. Здорово смахивало на голосовой мешочек в лягушачьем горле.

Просто с души воротило смотреть на Бетти. Но и взгляда отвести я не могла. Сколько видела пострадавших от плюща — ни один не был так омерзителен.

— Дело серьёзное, — пробормотала мама. Сняла пальто, свернула, положила в изножье кровати. — Маргарет, мне понадобятся чистые полотенца. Чем больше, тем лучше.

Пока миссис Гленгарри ходила за полотенцами, мама распрямила судорожно скрюченные руки и ноги Бетти, убрала волосы с её лица.

— Ах ты, бедненькая! Представляю, как оно всё зудит!

Бетти с ужасом следила за мамиными движениями. Сквозь зубы выдавила:

— Ничуть и не зудит, — перевела дыхание, добавила: — Подумаешь, пара прыщиков.

Мама покачала головой:

— Какая ты храбрая, Бетти!

— Вот полотенца, Сара, — сказала миссис Гленгарри. — Ещё что-нибудь нужно?

— Тазик. Ага, этот подойдёт. Аннабель, давай сюда наши банки. Пока хватит двух.

Бог здорово придумал — посадить по всей земле бальзамин. Это, конечно, не море разверзнуть и не воду в вино обратить, но Бетти такие чудеса и не требовались. Ей требовался бальзаминовый отвар.

Мама вылила в тазик содержимое двух банок, стала мочить полотенца и обкладывать ими щёки, руки и ноги Бетти. Скоро из-под компрессов виднелись только два голубых настороженных глаза. Теперь Бетти всего и могла, что следить за мной. За тем, как я оглядываю её спаленку, как мысленно сравниваю со своей.

Наши с Бетти комнаты почти не различались. Такая же кровать. Столик с ночником. Стул в углу. Платяной шкаф — дверца приоткрыта, видно, что платьев — раз-два и обчёлся. Стены белые, оштукатуренные. Пол деревянный. Ковра нет. На одной стене — изображение Иисуса Христа. На другой — мужчина и женщина, одетые по-городскому — он в галстуке, она в красной шляпе. Наверно, папа и мама Бетти. Сама она была совершенно беспомощна, рядом находились двое взрослых — и я осмелела, рискнула спросить:

— Это твои родители, да, Бетти?

Вместо внучки ответила миссис Гленгарри.

— Да, это мой сын, папа Бетти. Только он…

Миссис Гленгарри осеклась, взглянула на мою маму, словно ища поддержи.

— Свалил, — процедила Бетти.

Таким же тоном она могла бы сказать «слизняк».

Что, зачем и куда он «свалил», я не поняла. Мама укрыла Бетти по самый подбородок и забрала с постели посуду:

— Вот так, милая. Теперь поправишься.

Бетти чуть повела головой, поймала мой взгляд и поспешила отвернуться, но я всё-таки заметила, что глаза у нее красные. Бальзаминовый отвар натёк с компрессов ей в волосы, намочил подушку. Что-то во мне переменилось. Пусть Бетти — злая, дурная девочка, думала я, а всё-таки хорошо, что ноябрь выдался на редкость тёплый, что бальзамин сохранился, не помёрз.