Наверно, так бывает, когда птичка ударяется о стекло, думая, что перед нею настоящее небо. Руфь, совсем как наивная птичка, рухнула замертво, только руки и ноги дёргались словно сами собой. Медленно оседала пыль, взвихрённая падением.

Мистер Ансель соскочил с козел, склонился над Руфью. Со школьного двора доносились крики. Миссис Тейлор выбежала на грунтовку, увидела личико Руфи, бросилась к своему «форду». Руфь тем временем очнулась от шока. Боже, как страшно она кричала. Мистер Ансель взял её на руки, уложил в фордик миссис Тейлор, на заднее сиденье. Машина тронулась, снова взвилась пыль.

— Поехайт сказайт её мутер, — бросил мистер Ансель.

По отвороту наглаженного пиджака расплывалось кровавое пятно. Мистер Ансель тронул вожжи. Перепуганные лошадки пустились рысью. За прицепом остался след из красных яблок, что по одному сыпались из ящика, задетого и накренённого в спешке мистером Анселем.

Откуда-то принесло жирную муху. Она уселась прямо в лужицу крови, стала тянуть кровь своим хоботком. Я смотрела на неё как загипнотизированная. Остальные ребята сгрудились у дороги. Никто ни звука не издал. Генри и Джеймс прижались ко мне. Генри, который отродясь меня не слушался, прошептал:

— Что нам делать?

Без миссис Тейлор мы все были как малые дети. Даже верзилы, что сбились кучкой поодаль, и те, казалось, забыли, что им по пятнадцать лет. Энди я среди них не увидела. И Бетти тоже.

Тогда это обстоятельство ни на какие мысли меня не навело. Я просто подумала: нет Бетти с Энди — и слава богу. Генри я велела бежать домой, привести кого-нибудь из взрослых. Наша ферма находилась чуть ли не дальше всех от школы, но зато я знала: мама точно дома. Джеймс увязался за Генри. Пускай, подумала я. Здесь он без надобности.

Я принесла воды из колодца, вылила на кровавую лужу и вернулась в класс. Кто постарше — собрали вещи и разошлись по домам. Младшие сидели смирно, как на уроке, и ждали родителей. Я тоже села. Без Руфи за партой было слишком просторно. Я разрыдалась.

Я была на крыльце, когда вдали показался дедушкин фургон. Папа и мама бросились меня обнимать, затем мама пошла в класс, к малышам. Папа заглянул мне в глаза:

— Аннабель, что конкретно случилось?

Я больше не плакала, но слёзы далеко ещё не иссякли. От папиной ласки они собрались хлынуть снова.

— Сама не пойму, папа. Я вон там стояла. Разговаривала с мистером Анселем. Руфь — ты же знаешь, она лошадей боится — была сзади меня. Камень попал ей прямо в глаз. — Я инстинктивно закрыла ладонью левый глаз. — Руфь упала. Миссис Тейлор увезла её в своей машине.

Папа выпрямился, скользнул взглядом мимо меня, мимо фургона:

— Пойдем, покажешь мне.

Мы пошли. Лужа крови и воды ещё не высохла.

— Вот, здесь Руфь стояла, папа.

— Как стояла — лицом к холму? Ведь мистер Ансель ехал вниз, к лощине?

— Конечно. Рынок же внизу. Видишь, яблоки даже рассыпались. Это мистер Ансель торопился к Руфи домой. Сказать её маме. Да, Руфь была здесь. Я — тут. Лошади — прямо передо мной. Прицеп с яблоками, сам мистер Ансель — вон там.

Я суетилась, пыталась разыграть сцену в лицах.

— Получается, Аннабель, камень бросили с холма?

Я посмотрела на холм. На крутых гранитных склонах каким-то чудом умудрялись расти кустарники и даже деревья. У подножия холма валялись обломки скальной породы.

— Получается так, если только Руфь и впрямь стояла к холму лицом.

Папа упёр руки в бока. Задумался:

— Значит, и прицеп, и лошади, и ты сама, Аннабель, находились между Руфью и холмом?

— Ну да.

— Следовательно, камень не сам с холма свалился. Не мог же он оторваться от склона, упасть в ров под склоном и срикошетить Руфи в глаз. Если бы даже и срикошетил, так попал бы в лошадь или в прицеп, — принялся рассуждать папа. — Раз камень попал в Руфь, которая стояла за́ повозкой, значит, его кто-то нарочно метнул.

По папиной интонации я поняла: он не уточняет, он утверждает. Я промолчала. Насколько мне было известно, на перемене никто по холму не лазал; правда, мальчишки иногда играли в «царя горы», но исключительно после занятий. Здорово рисковали. Цеплялись за ветки, нащупывали ногами выступы в отвесном склоне, переводили дух за древесными стволами. По склону вились тропы, проложенные мальчишками, да ещё оленями и кроликами.

— Скажи, дочка, ты на холме кого-нибудь видела?

Я покачала головой:

— Нет. Я же смотрела на лошадок и на мистера Анселя. А потом, когда Руфь упала, — на неё.

Губы мои задрожали.

— Тише, Аннабель, — папа стал гладить меня по голове. — Всё будет хорошо. Не плачь. Потом это обсудим.

А сам снова повернулся к холму. Я поняла: ещё много чего придётся обсуждать.

Руфь лишилась глаза. Он просто вытек, как яйцо. Мне мама в тот же вечер сообщила. Другая бы утра дождалась, но только не моя. Она понимала: в любом случае мне будут сниться кошмары, в любом случае я пойму: Руфь изменилась бесповоротно. Да и я тоже.

— Камень мог в меня попасть, мама.

Она сидела на моей кровати в тёмной спальне и объясняла: доктор оказался бессилен. Случай был безнадёжный. Камень угодил прямо в зрачок. Этого не исправишь. Мама так и сказала: не исправишь.

— Да, Аннабель, — прошептала мама. — На месте бедняжки Руфи могла быть ты. Но мне кажется, целились не в тебя и не в Руфь, а в мистера Анселя. Или в его лошадь. Или даже просто в ящик с яблоками.

В темноте я не видела маминого лица.

— Почему ты так думаешь, мама?

Она вздохнула:

— Потому что мистер Ансель — немец. В наших краях, Аннабель, очень многие злы на немцев. Ещё в ту, первую войну озлились, а сейчас и подавно. Мистеру Анселю и раньше пакостили. То есть на него на самого не нападали, только имущество портили. Поджигали посевы и прицеп. Окна били. Дохлых крыс в почтовый ящик подбрасывали.

— Да ведь мистер Ансель чуть не всю жизнь тут живёт!

— Так-то оно так. Но это мы с тобой знаем. А для многих немец — он и есть немец, где бы ни жил. До тех, европейских немцев, не добраться, а мистер Ансель — рядышком. Стало быть, виноват.

— Не добраться? Кому не добраться, мама?

— Да любому, у кого сын, или отец, или брат на войне погиб — либо на этой, либо на первой. Или кто сам воевал. Люди, Аннабель, с войны приходят на себя не похожие. Злоба их мучает, а то и раны. В наших краях таких бывших солдат полно. Все их беды — от немцев, значит, немцам и ответ держать.

Я подумала про флаг на церковной крыше. Точнее, не про сам флаг, а про золотые звёздочки. Ещё я подумала про Тоби — какой он молчаливый и ружья всюду таскает.