Он обрадовался, что она разрядила обстановку, поскольку у него язык прирос к нёбу.

Карисса остановилась около красивого каменного особняка восемнадцатого века с колоннами, балюстрадами и высокими окнами.

– Я предоставляю вам второе доказательство магии Рождества, – сказала она. – Это каток в Сомерсет-Хаусе.

Квадратный двор был превращен в большой каток. Перед домом красовалась высокая пушистая елка, сверкая огнями и игрушками. Слышалась музыка – рождественская. Куин подумал, что песня отца Кариссы наверняка прозвучит хоть один раз. Белые снежинки проецировались на поверхность льда, и все вокруг переливалось различными цветами.

– Я забыла спросить. Вы катаетесь на коньках?

– Я хожу на лыжах.

– Главное – сохранять равновесие.

– Только не говорите, что вы в детстве не занимались фигурным катанием.

– Нет, не занималась. Но родители водили меня на каток во время рождественских праздников, когда я была маленькой. А вот балетную школу я посещала.

Неплохо представить ее в пачке. Но лучше не отвлекаться, учитывая, что он новичок на катке и может грохнуться лицом об лед.

– Начнем, Макдуф[4], – произнес он.

Она засмеялась.

– Не надо драматизировать. Это не смертельная схватка. Это – рождественский каток. И это весело.

Она взяла его за руку и потянула ко входу. Куин обрадовался, что они оба в перчатках, так что можно не опасаться, что прикосновение к ее коже нарушит его душевный покой.

Карисса с ее почти военной организованностью заранее купила билеты, и время их катания приближалось.

– Сколько я вам должен за билет? – спросил Куин, надевая коньки.

– Угостите меня горячим шоколадом и кренделем с корицей, – сказала она.

– Как пожелаете.

Они выехали на лед. Карисса кружилась вокруг него, а у Куина ноги подгибались, как у новорожденного олененка. Да он и по прямой не проедет, не то чтобы кружиться. А она к тому же начала кататься задом.

– Пускаете пыль в глаза? – рассердился он.

– Я? – засмеялась Карисса и сделала безукоризненный пируэт.

Публика вокруг захлопала. Куину захотелось провалиться сквозь этот проклятый лед.

И тут Карисса подъехала к нему и взяла за руку:

– Простите. С моей стороны это было немного нечестно. Я не хотела, чтобы вы выглядели глупо. Я просто обожаю кататься на коньках. Это так здорово.

Ее лицо излучало радость. Он позавидовал ей, ее способности видеть чудо в обычных вещах. Он никогда не чувствовал такой радости в детстве. Он всегда знал, кто он – мальчик, которого навязали тете и дяде, потому что его мать гонялась где-то за своей мечтой. И никто ничего не знал про его отца. Эта вечная необходимость демонстрировать благодарность… И еще необходимость упорно трудиться, чтобы встать на ноги и поскорее избавиться от этой благотворительности. У него просто не было времени, чтобы замечать красоту кругом.

Он встряхнулся. Хватит жалости к себе. Прошлое это прошлое, и он ничего уже не изменит. Но вот что он может сделать, так это постараться не попадать в невыгодное для себя положение. Тогда зачем он согласился идти на каток и делать то, чего не умеет? И к тому же с человеком, который превосходит его. Кто он после этого? Идиот.

– Куин, перестаньте хмуриться. Мы ведь собираемся повеселиться. – И она взяла его за руку. – Поехали. У вас получится. Просто ставьте одну ногу перед другой и скользите.

Скользите. Легко сказать. Он хмыкнул и сделал два порывистых движения, добившись лишь фонтана ледяных брызг из-под коньков.

– Расслабьтесь, – посоветовала она.

Но плавно скользить у него все равно не получалось.

– Обопритесь на меня, – сказала Карисса и обхватила его за талию.

О господи. Теперь он вдыхал ее запах. Что-то цветочное и еще ванильное.

Он не помнил, как его рука легла ей на плечо, как он начал скользить, а не двигаться рывками. Она была рядом, поддерживала его. Это было похоже на парение в воздухе. Изумительное ощущение. Такое же ощущение было у него, когда, катаясь на лыжах, он в первый раз отважился на прыжок. Он помнил, что не чувствовал своего тела, лишь слышал свист ветра.

Произошло что-то хорошее. Плавное скольжение коньков, сияние огней, запах горячего шоколада и крендельков, звук бубенчиков в веселой рождественской песенке, тепло руки Кариссы, обхватившей его за талию…

Куин был поражен: он, оказывается, получает удовольствие.

Карисса догадалась и тихо спросила:

– Вы признаете, что это волшебство?

– Да… сказочно, но… к Рождеству отношения не имеет.

Она кашлянула:

– Перед катком стоит большая елка, и, если только я не очень сильно ошибаюсь, это не надувной пингвин.

Куин подавил смех – ему нравилась ее ирония.

– Для катка совсем не обязательно, чтобы было Рождество.

– Перестаньте упрямиться и согласитесь. – Она остановилась и повернулась к нему лицом.

Голубые глаза Кариссы казались огромными. У нее красиво очерченный рот, который ему ужасно хочется поцеловать. Хочется так сильно, что он не смог удержаться и, нагнув голову, коснулся губами ее губ.

Он словно умер и вознесся на небо. Это, конечно, клише и звучит банально, но он чувствовал именно это. Он ведь хотел поцеловать Кариссу Уайлд с первой же встречи.

– Хорошо, – сказал Куин. – Я признаю, это сказочно, волшебно. – Он имел в виду не только каток. Он имел в виду поцелуй.

В первый раз за три года ее поцеловал мужчина.

Ей следовало убежать и куда-нибудь спрятаться.

Но в поцелуе Куина не было ничего… пошлого и требовательного. Его поцелуй был нежным, осторожным. Он просил, а не требовал.

И, кажется, поцелуй потряс его не меньше, чем ее.

«Это сказочно, волшебно». Слова эхом отдались у нее в голове, губы закололо.

Да, это волшебство. Не в силах сопротивляться порыву, Карисса положила ладонь ему на щеку.

Ее перчатка из мягкой кожи, очень тонкая, тем не менее была нежелательной преградой. Она хотела коснуться его. Ей это было необходимо. А ему было необходимо ее поцеловать.

– Куин, – прошептала она. И снова он наклонил голову, касаясь губами ее губ. А она… она так сильно дрожала, что ухватилась за него. Чтобы не упасть на лед.

Кариссе казалось, что она кружится в бесконечном пируэте все быстрее и быстрее.

Это надо прекратить. Но она не хотела останавливаться. Она хотела, чтобы он продолжал ее целовать. И обнимать. Обнимать так, словно он ее нежно баюкает. Ей тепло и хорошо.