– По вашему приказанию прибыл, – доложил он, вскинув подбородок.

– Вот тебе новичок, – сказал Анчело. – Позаботься о нем, посмотри, и все такое.

– Так точно! – отозвался Дитрих.

– Bist du Deutcher?[3]– спросил Олег, когда басистый конвоир отошел, и они остались вдвоем.

– Здесь положено разговаривать на языке благословенного Цада, – отчеканил крепыш, сверкнув глазами. – Мое происхождение значения не имеет, ты должен лишь знать, что меня зовут Дитрих, я староста этой палатки, с этого момента – твой командир.

Ну да, дурацкий вопрос, все и так ясно по внешности и поведению…

Еще Джером Джером писал насчет того, что любой немец в душе военный, и стоит дать ему немного власти, как он превращается в сержанта самого худшего, тиранического пошиба.

– Jawohl![4]– заявил Олег, но тут же перешел на язык «благословенного Цада». – Понимаю, в смысле…

Если Дитрих и сообразил, что его слегка подкололи, то виду не подал.

– Пошли, я укажу тебе твое место, ознакомлю с братьями и сестрами, а также правилами внутреннего распорядка, которые регулируют жизнь нашего учебного лагеря.

Палатка освещалась подвешенной к центральному столбу за крюк масляной лампой. Двумя рядами стояли кровати, одинаково заправленные, рядом с каждой имелась тумбочка с лежащей на ней толстенной книгой в черном переплете и со знаком Священного Ока на обложке.

И еще тут были люди – около десятка, мужчины и женщины, все молодые, не старше тридцати.

– Всем внимание! – объявил Дитрих, хотя обитатели палатки уже и так с любопытством таращились на Соловьева. – Это наш новый брат, звать… Как твое имя?

– Олег.

– С этого момента он – один из нас, – продолжил староста как ни в чем не бывало. – Вот твоя койка и твой экземпляр Доктрины Цада, которую ты должен чтить и знать наизусть…

Главный религиозный труд, порожденный умами святош Центрума, толщиной не уступал Библии, и до сего момента Олег заглядывал в него всего пару раз, да и то именно заглядывал, исключительно из любопытства.

– Это – твои братья и сестры, твоя новая семья, ты обязан их любить и почитать. – Дитрих шпарил как по писаному, и ясно было, что он повторяет заученную инструкцию. – Запоминай, кого как зовут…

Вскоре стало ясно, что выходцев с Земли в палатке больше нет.

Олегу в память запал высоченный смуглый парень, откликавшийся на Арама, и светловолосая девушка по имени Ингера, бросившая на новичка взгляд насмешливый и вместе с тем заинтересованный. Остальных он, честно говоря, запомнил плохо – слишком уж много впечатлений и новой информации получил за последние несколько часов, и мозг начал «перегреваться»…

– Теперь о правилах внутреннего распорядка, которые ты должен выполнять беспрекословно. – Дитрих не останавливался, он говорил размеренно и монотонно. – Первое…

Вскоре стало ясно, что Олег угодил вовсе не на «курорт», а в некую помесь армейской учебки и семинарии: строжайшее расписание, утренний и вечерний молебны, по восемь-десять часов занятий каждый день, беспрекословное подчинение старшим, за проступок – наказание вплоть до битья кнутом и карцера.

– Э… я все усвоил, – сказал он, когда староста закончил.

– Вот и хорошо. – Радости в голосе Дитриха не было. – А теперь всем разойтись. Отбой через пятнадцать минут. И так сегодня задержались…

Кого же и для чего готовит отец Риччи в лагере, что спрятан в мире под фальшивой радугой? Стрельбы, молитвы, а может быть, еще взрывное дело и основы сбора разведывательной информации?

На койке, доставшейся Олегу, обнаружилось махровое полотенце, комплект одежды, начиная от нижнего белья и заканчивая чем-то вроде военной формы без знаков различия, в которой здесь щеголяли все. У одной из ножек стояли тяжелые ботинки.

Занимавшая соседнее место Ингера, не скрывая любопытства, смотрела, как Соловьев меряет призванные лишить его индивидуальности шмотки – все оказалось рассчитано на более крупного мужчину, но в целом подошло, даже ботинки не особенно болтались.

– Красааавец, – протянула она с откровенной издевкой.

Олег промолчал.

– Ну, ты и попал, друг, – продолжила девушка, изучая его синими глазищами. – Понятно, что ты явился сюда не по своей воле… Ведь так?

Говорила она по-цадски с мягким акцентом: ясно, что этот язык для нее не родной, но что именно это за акцент, Олег пока разобраться не мог, ни разу с таким не сталкивался.

– Возможно… – осторожно ответил он. – Случайно все вышло.

Ингера заулыбалась, показав ровные белые зубы.

Фигура у нее была отличная, но не как у кинозвезды или манекенщицы, а скорее как у спортсменки – плечи широкие, руки хоть и тонкие, но видно, что сильные, ноги длинные, а талия вряд ли больше канонических шестидесяти сантиметров. Выглядела она красивой и опасной, точно ядовитая змея.

– Не хочешь рассказать? – спросила девушка, нагибаясь вперед, так что в вырезе майки колыхнулась налитая грудь.

И тут Олег понял, откуда у нее может быть такой акцент.

– Зачем это? – спросил он по-сургански. – Ты готовить материал для исповедь?

Язык этот он знал плохо, практиковал мало, в стране со столицей в Танголе почти не бывал.

Уроженка Сургана, очутившаяся в Цаде, – вещь невероятная, это все равно что негр из какой-нибудь Центрально-Африканской Республики, перебравшийся на ПМЖ в Таджикистан.

– Что? – Ингера отшатнулась, веселье из ее глаз исчезло, его сменили подозрительность и страх. – Откуда ты?.. Неужели ты?.. Но ты же не из детей Сургана?

Она напряглась, сгорбилась, точно готовясь к прыжку, сжала кулаки.

– Нет. – Олег покачал головой. – Но я могу говорить по-твоему… по-вашему… Хорошо не очень, но могу.

– Да, я вижу, что не очень. – Девушка расслабилась, и на лицо ее вернулась улыбка. – Потом поболтаем, а сейчас ложись, а то Дитрих, староста наш ненаглядный, вот-вот лампу погасит…

И она без тени смущения принялась расстегивать ремень.

Олег улегся, натянул на себя колючее, неудобное одеяло, хотел еще разок обдумать свое положение, то, что надо будет сделать… Но накопившаяся усталость придавила его к кровати, и он провалился в сон со скоростью упавшего в пике самолета, поплыл на мягких черных волнах.

– Подъем! – гаркнули, как показалось, в самое ухо.

Олег сел на койке и вытаращил глаза. Полог был откинут, внутрь проникал клин ярко-желтого света, и в нем стоял Дитрих, облаченный в майку и трусы – бугрятся мышцы плеч и груди, светлые глаза вытаращены, агрессивно дыбится ярко-рыжий «ежик».