– Еще горячая, – довольно заявил мальчик, протягивая миску. – Мать только что сварила. Мы рядом живем. Еду лучше покупать на рынке, мастер, – там свежее и недорого. Утром придет Салли, поручите это ей. Она хорошо торгуется. У мастера Клауса есть ледник, там можно хранить провизию. Если покупать много, выйдет дешевле. Ешьте, мастер! Завтра Салли заберет миску.

Лицо Тибби выражало стремление убежать, но я остановил мальчика. Следовало получить ответ на вопрос.

– Почему на шпиле храма в Иорвике колесо?

– Потому что Спасителя колесовали! – ответил Тибби и умчался.

* * *

Разбудил меня визг.

Вечер прошел в хлопотах. После ужина, обследовав постройки, я нашел деревянную бочку и медное ведро. Вода имелась в реке. К ней вела калитка, запираемая на засов. На берегу обнаружились мостки. Я вымыл бочку, отнес ее в дом и натаскал воды. Затем разжег горн и поставил в него полное ведро. Древесного угля у Клауса имелось в избытке. Вскипевшую воду я вылил в бочку, размешал и залез внутрь. Предварительно скинув протезы, конечно. Мирка мероприятие не одобрила и на приглашение составить компанию презрительно фыркнула. В сарае нашелся щелок, и я с наслаждением – до скрипа кожи – отмылся. Затем постирал одежду, не тронув только рубаху. В последний миг обнаружилось, что простыней в доме нет и одеяла – тоже. Перспектива спать голым не вдохновляла: ночи в Алитании стоят прохладные. Развесив постиранное сушиться, я завалился на кровать, укрывшись кожаным фартуком – единственным, что сгодилось для этой цели. Без протезов его длины хватило. После ночи в лесу матрац и подушка показались мягкими. Я не заметил, как провалился в сон. Спал долго – пока не завизжали.

Вскочив с кровати, я сунул ноги в протезы, заправленные в сапоги, и побежал в мастерскую. Там оторопело уставился на девочку, стоявшую у порога. Лицо ее выражало ужас. Увидев меня, она умолкла и шмыгнула носом.

– Ты кто? – озадаченно спросил я.

– Салли, – ответила девочка и вновь шмыгнула.

– Чего визжишь?

– Вот! – Она указала на пол.

Я присмотрелся. У порога рядком лежали дохлые мыши. Трупики выровняли по ранжиру – от самой крупной до мелкой, причем проделали это не без изящества. Миркина работа.

– Очень боюсь мышей, мастер! – промолвила девочка дрожащим голоском.

Я вздохнул, взял оставленную в углу метелку – вечером я не удержался и в мастерской прибрал – и смел трупики в деревянный совок. Выйдя во двор, швырнул их через забор. Найдется кому подобрать – зверья хватает. Вернувшись, я обнаружил Салли у стены. Она вжималась в нее спиной, а напротив, выгнув спину, шипела Мирка.

Я свистнул. Мирка подбежала ко мне. Я бросил метелку с совком и подхватил горностайку. Оказавшись на плече, она довольно стрекотнула: видел, как я? И мышей наловила, и человеческую самку приструнила.

– Не бойся! – сказал я Салли. – Мирка ручная. Она не ест маленьких.

– Я не маленькая! – обиделась гостья. – Мне двенадцать лет.

– Совсем большая… – согласился я. – Ты как вошла, Салли?

– Так не заперто.

Конечно! Сам вчера открыл дверь – чтоб Мирка могла гулять. И ворота не запер. Заходи, кто хочет, бери, что хочешь…

– Погуляй во дворе, Салли!

Косясь на Мирку, Салли выскочила во двор. Одежда за ночь высохла. Я натянул штаны, а с курткой случился облом – села. Я не учел, что она из сукна. Полотняные штаны стирку выдержали, а вот куртка – нет. Я выругался. На шум заглянула Салли. Я стащил куртку и швырнул ее на верстак.

– Выброси! Или пусти на тряпки.

Салли подошла, взяла куртку и внимательно рассмотрела.

– Она вам и вправду не нужна?

Я вздохнул.

– Тогда с вашего разрешения я ее заберу. Взамен принесу ветошь – она понадобится. Мастер Клаус ее использовал.

Хм!..

– Ты работала у него?

– Да! – кивнула девочка. – Мной были довольны.

– Ладно! – сказал я. – Пошли на рынок! Есть хочется…

Дорогой я слушал Салли. Она оказалась сестрой Тибби – кто б сомневался? Еще, сообщила Салли, у них есть младшая сестренка, ей всего шесть. Зовут ее Нэнси. Она очень забавная и любит играть. Живут они с матерью, отец умер зимой – простудился. Им стало тяжело: остались долги. Мать стирает и шьет, Тибби работает в лавке, а ее пристроили к Клаусу. Тот был строгим, но платил аккуратно. Она рада, что новый мастер согласился ее взять. Он не пожалеет…

В руках Салли тащила корзины. Я пытался их взять, но девочка не отдала.

– Это моя работа! – заявила она твердо.

…Рынок размещался за городскими воротами, но не теми, в которые я въезжал. На небольшой площади рядами стояли возы, тачки, между ними бродили люди и слышались голоса продавцов. Салли решительно направилась к возку, где, испуская призывный аромат, лежал на холсте хлеб.

– Свежий, с пылу, с жару! – возвещал мужчина в холщовом колпаке. – Тает во рту! Пенни за фунт! – добавил, заметив нас.

– Берем ковригу за три пенни! – сказала Салли, ткнув пальцем в один из хлебов.

– Побойся Спасителя, девочка! – воскликнул продавец. – В ней пять фунтов! Четыре пенни – последняя цена.

– Хлеб треснул, – заметила Салли. – Жар в печи был большим. Это значит, что корка толстая. Коврига зачерствеет, тогда и половины не выручите. Три полновесных гроу!

Продавец почесал колпак.

– Где вы взяли это чудище, мастер? – спросил меня. – С ней невозможно спорить! Ладно, бери за три, только никому не рассказывай! Будут смеяться, что уступил девочке.

Я заплатил. Салли ловко перебросила хлеб в корзинку.

– Он хороший! – сказала, когда мы отошли. – Это ковриги мастера Кейла, лучшего пекаря Иорвика. У возка его слуга. Он недавно в Иорвике и в хлебе не разбирается. Иначе б знал, что треснувшая корка – добрый знак. В муку ничего не подмешивали.

Я вытащил нож и отхватил горбушку. Откусил. М-м-м! Теплый ржаной хлеб из крупномолотой муки буквально таял во рту. Я не заметил, как сжевал все, и немедленно отрезал еще ломоть.

– Возьми! – протянул хлеб Салли.

– Я завтракала, мастер! – отказалась девочка. Она опустила взгляд и сглотнула.

– Хочу, чтоб ты попробовала. Кажется, хлеб кислит.

Салли схватила краюху и сжевала ее в миг.

– Хороший хлеб! – сказала, отряхнув со рта крошки. – Ничуть не кислый.

– Показалось! – сказал я. – Где тут молоко?

Искомое нашлось рядом. Я заплатил пенни, и мы выпили кувшин на двоих. В этот раз Салли не возражала. Я объяснил, что один не осилю, а кувшин требуется вернуть. Не пропадать же добру? Салли согласилась. Мы пожевали хлеба, запили его молоком, поочередно отхлебывая из кувшина, и я решил, что жизнь хороша. Похоже, Салли не возражала. Мы двинулись вдоль рядов, разглядывая и прицениваясь. Цены не вдохновляли. За фунт мяса с костями просили три пенни, за мякоть – все пять. Какие-то сморщенные овощи прошлогоднего урожая стоили пенни за фунт, и торговки не уступали. Относительно дешево ценились мука и яйца. Как мне объяснила Салли, прошлый год выдался урожайным, поэтому муки много. Что до яиц, то летом куры сами находят корм и хорошо несутся. Подумав, я купил пшеничной муки и два десятка яиц, заплатив за все пять гроу.