был атлас, а катафалк оказался вовсе не из чёрного дерева, а просто обернут выкрашенной в чёрный цвет бумагой, натянутой на деревянные распорки, как в театре. Ветер принёс из сада стаю розовых лепестков, и их алый ароматный осадок кружил по полу. Свечи догорели, а своего любимого жаворонка она, наверное, выпустила на волю, потому что он сидел теперь на краю дурацкого гроба и с наслаждением распевал свою утреннюю песню. Все кости молодого человека затекли и болели: уложив девушку на кровать, он заснул на полу, подложив под голову свёрнутую куртку вместо подушки.

Но её и след простыл, осталась лишь накинутая на истлевшее чёрное атласное покрывало кружевная ночная рубашка, чуть запятнанная кровью, как будто от женских менструаций, и роза — должно быть, с неистовых кустов, качающихся за окном. Воздух был тяжёл от благовоний и аромата роз, и молодой человек закашлялся. Наверное, графиня встала пораньше, чтобы насладиться лучами солнца, незаметно проскользнула в сад, чтобы сорвать для него розу. Он встал, ласково посадил жаворонка себе на запястье и поднёс его к окну. Поначалу жаворонок, подобно всем птичкам, которые слишком долго сидели в клетке, никак не хотел улетать, но когда молодой человек подбросил его в воздух, он расправил крылья и взмыл к голубому небесному куполу; молодой человек с радостью в сердце проводил его взглядом.

Потом он неслышно вернулся в спальню и в голове у него роились самые разные планы. Мы отвезём её в Цюрих, в клинику; там её вылечат от нервной истерии. Потом покажем её специалисту-глазнику, чтобы исцелить её от светобоязни; а затем отведём к дантисту, чтобы исправить форму зубов. С её когтями может справиться любая опытная маникюрша. Мы сделаем из неё прекрасную девушку, какова она по сути и есть; я избавлю её от всех этих ночных кошмаров.

Тяжёлые шторы раздвинуты, впустить в комнату искромётный огонь первых утренних лучей; она сидит в запустении своего будуара за круглым столом, облачённая в то же белое платье, а перед ней раскинуты карты. Она заснула над картами судьбы, такими истёртыми, засаленными и истрёпанными от непрестанного перетасовывания, что ни на одной из них уже невозможно разобрать рисунок.

Она не спит.

В смерти она выглядела гораздо старше, менее красивой и оттого — впервые — совершенно человечной.

Я исчезну с первым лучом солнца; я всего лишь порождение тьмы.

И оставлю на память о себе тёмную розу с острыми, как клыки, шипами, которую я вырвала из своего лона, словно цветок на могильном камне. На могильном камне.

Моя надзирательница позаботится обо всём.

Носферату всегда заботятся о собственных похоронах; кто-то непременно проводит её в последний путь. Тут же откуда ни возьмись появилась плачущая старуха и довольно грубо указала ему на дверь. После некоторых поисков в вонючих сараях он отыскал наконец свой велосипед и, прервав отпуск, поехал прямиком в Бухарест, где на почте его ждала телеграмма до востребования с приказом немедленно явиться в полк. Потом, вновь уже облачившись в форму своего полка, он обнаружил, что роза графини по-прежнему у него: наверное, он засунул её в нагрудный карман велосипедной куртки после того, как нашёл её тело. Любопытно, что, хотя этот цветок был привезён из далекой Румынии, казалось, в нём ещё теплилась жизнь. И тогда, поддавшись порыву — ибо девушка была так хороша, а её смерть столь неожиданна и трагична, — молодой человек решил попытаться воскресить её розу. Он наполнил водой из графина стакан для полоскания рта, поставил тот на свой шкафчик и сунул в него розу так, чтобы её увядшая головка плавала на поверхности.

В тот же вечер, вернувшись с церковной мессы, он почувствовал тяжёлое благоухание розы графа-носферату, которое плыло ему навстречу вдоль каменного коридора казармы, а его спартанская каморка была наполнена головокружительным запахом великолепного, бархатистого, чудовищного цветка, чьи лепестки вновь обрели всю свою прежнюю пышность и упругость, своё порочное, блистательное и пагубное великолепие.

На следующий день его полк был отправлен во Францию.

Перевод: Ольга Акимова

Ким Ньюмен

Замок в пустыне: Anno Dracula 1977

Kim Newman, "Castle in the Desert: Anno Dracula", 1977

Человек, который женился на моей жене, плакал, когда рассказывал мне, как она умирала. Джуниор, т. е. Смит Ольрич-младший, из тех Ольричей, что медь и нефть, продержался с Линдой немногим дольше, чем я, но брак у них шёл лучше, чем наш, ибо произвёл ребёнка.

Если и сохраняются какие-то отношения с человеком, который когда-то состоял в браке с одним из ваших родителей, то именно такие отношения были у Ракель Лоринг Ольрич со мной. В Южной Калифорнии это такая обычная семейная связь, что, кажется, для неё должно быть какое-то маленькое приятное название: преродитель или потенциальный отец. Последний раз я видел её в бунгало на Пудл-Спринтс, которое её мать отдала мне в обмен на алименты. Тринадцать-четырнадцать лет, а вымахала в сто восемь фунтов, в протёртых джинсовых шортах с микрокофточкой, полоска ещё плоского животика посередине, медовые волосы до середины спины, нижняя губа, недовольное выражение которой могла бы убрать только хирургия, солнечные очки «Двойная звезда» и на голове кожаный ремешок с ацтекскими символами. Она походила на дошкольницу, переодетую в скво для костюмированного вечера, ибо обладала словарём матроса из Тихуаны, блестящими глазами сороки и тремя приговорами за грабёж с отягчающими обстоятельствами.

Она попросила денег, чтобы заправить «цикл» её бойфренда и, пока я из атриума звонил её матери, стащила мой телевизор (невелика потеря). На прощание на испанском зеркале она начертила красной губной помадой: «Чтоб ты сдох, свинский папочка». Свинский папочка, то есть я. У неё ещё сохранился школьный почерк с витиеватым хвостиком у буквы y и точкой над j.

Потом я услышал, что бойфренд исчез вместе с остальными Дикими Ангелами, а Ракель вернулась к Линде, принимала курс уколов пенициллина и ходила с кем-то из рок-банды.

Теперь речь пошла о делах посерьёзнее.

— Моя маленькая девочка, — всё повторял Джуниор, — моя маленькая девочка…

Он имел в виду Ракель.

— Они увели её у меня! — сказал он. — Вайперы…

* * *

Всю нашу жизнь мы знали о вампирах, но только из книг и кинофильмов. Лос-Анджелес был последним местом, где бы они могли поселиться. Кроме всего прочего, Калифорния знаменита своим солнечным сиянием. На нём вайперы изжарятся до лохмотьев, как бургеры на гриле. Но теперь всё изменилось. И не только из-за доступности солнечных очков.

Дамбу прорвало в 1959 году, примерно в то