– Но разве вы, Наэко, в чем-либо виноваты?

– Нет, не виновата… Но я уже вам говорила, помните? Наэко никогда не сделает такого, что хоть чуточку может повредить вашему счастью, – сказала она и едва слышно добавила: – Постараюсь, чтобы вы меня больше не видели.

– Нет-нет, я не хочу этого! – воскликнула Тиэко. – Почему вы так незаслуженно обижаете меня?.. Вы несчастливы, Наэко?

– Нет, мне просто очень грустно.

– Счастье коротко, тоска бесконечна… Давайте ляжем и поговорим еще. – Тиэко начала доставать из ниши спальные принадлежности.

– Счастье… Какое оно? – прошептала Наэко, помогая ей. Потом вдруг замерла, подняв глаза к потолку.

Тиэко тоже прислушалась.

– Дождик? Мокрый снег? Снег с дождем? – спросила она.

– Скорее всего легкий снежок, – ответила Наэко.

– Снег?..

– Снег, но еще ненастоящий. Он падает почти неслышно.

– Понимаю.

– Такой снежок иногда бывает у нас в горах. Работаешь, склонившись над бревнами, а он незаметно так белым покровом ложится на листья криптомерий. Глянешь вверх – и кажется, будто нежданно распустились белые цветы. А на деревьях, которые зимой облетают, он покрывает ветви целиком, даже самые тонкие. И такая красота кругом.

– …

– Он скоро кончится, а может, перейдет в мокрый снег с дождем или в дождик.

– Давайте откроем ставни и поглядим, – предложила Тиэко, но Наэко остановила ее, обняв за плечи:

– Не надо. Напустим в дом холода… И мечта развеется.

– Призрак, мечта. Вы так часто говорите это, Наэко.

– Мечта?.. – Наэко усмехнулась. Ее прекрасное лицо опечалилось.

Тиэко начала стелить.

– Позвольте мне хоть раз приготовить вам постель, – встрепенулась Наэко.

Они постелили рядышком, но Тиэко первая скользнула к Наэко под одеяло.

– Ой, Наэко, какая вы теплая.

– Это, наверное, оттого, что много работаю, да и живу не в городе, а в горной деревушке…

Она нежно обняла Тиэко:

– Нынче ночью похолодает, как бы вы не замерзли. – Сама Наэко, кажется, вовсе не чувствовала холода. – Мелкий снежок будет сыпать, потом перестанет, потом снова… Нынче ночью…

Послышались шаги на лестнице. Такитиро и Сигэ поднимались в соседнюю комнату. «Наверное, будут спать под электрическим одеялом: холодно старикам», – подумала Тиэко.

– Тиэко, теперь эта постель согрелась, я пойду на другую, – шепнула ей Наэко.

Позднее Сигэ слегка раздвинула фусума и заглянула в комнату, где спали девушки.

На следующее утро Наэко проснулась очень рано. Она тихонько разбудила Тиэко и сказала:

– Барышня, эта ночь была самой счастливой в моей жизни. А сейчас я пойду, пока меня здесь никто не увидел.

Наэко угадала: ночью выпал легкий снежок.

Наверное, он то сыпал, то переставал. И теперь холодно искрился в утреннем свете.

Тиэко поднялась с постели.

– Наэко, вы ничего не захватили на случай дождя. Погодите минутку. – Она выбрала свой самый лучший бархатный плащ, добавила складной зонтик и высокие гэта и вручила Наэко.

– Это мой подарок. Приходите еще!

Наэко покачала головой.

Ухватившись за решетчатую дверь, Тиэко долго провожала взглядом удалявшуюся фигуру девушки. Наэко не оглянулась. На волосы Тиэко упали снежинки и тут же растаяли. Город еще спал.

Рассказы на ладони[106]

Собирание праха

В долине было два пруда. Вода нижнего сияла, словно расплавленное серебро. Верхний же – будто вобрал в себя тень горы – отливал темной зеленью смерти.

Лицо было липким. Я обернулся и увидел, что примятые моими ступнями стебельки травы и листья низкорослого бамбука закапаны кровью. Капельки как будто шевелились. Горячая кровь сочилась из носа. Я развязал матерчатый пояс и приложил к лицу. Лег на спину. Лучи падали на деревья косо, листва была ослепительна.

Я сглатывал запекшуюся в ноздрях кровь. Стоило вдохнуть, как в носу начинало саднить.

Горный полуденный воздух стал тяжелым от пения цикад – они застрекотали разом, будто по тревоге. Минуту назад было тихо – и вдруг этот хор. Пошевелиться я не мог. Из пор сочился пот и разливался по телу. Стрекотание цикад, яркость зелени, тепло земли, барабанное биение сердца слипались в какой-то ком. Слившись – распадались. И тогда казалось, что небо всасывает меня.

«Ау! Ау! Где ты?»

Услышав голоса с кладбища, я послушно поднялся с земли.

Утром в день похорон мы пришли забрать прах деда, но в ту минуту, когда разгребали еще теплую золу, у меня вдруг пошла носом кровь. Мне не хотелось, чтобы видели мою слабость. Я приложил к носу конец пояса и скрылся с места кремации, поднявшись в гору.

Когда меня хватились и стали звать, я побежал вниз. Серебряный пруд запрыгал в моих глазах и исчез. Я скользил по прошлогодней листве.

«Что же ты пропускаешь самое интересное? Где ты был? Теперь дедушка уже к Будде поднялся. Посмотри-ка», – сказала бабка.

Пригнув стебли бамбука, я спросил: «Куда смотреть-то?»

Опасаясь, что бабушка заметит мой развязанный пояс и следы крови на лице, я все же приблизился к ней. На листке белой бумаги, который она держала на своей желтой измятой ладони, лежал небольшой уголек. Несколько человек уставились на него. Сначала мне показалось, что уголек чем-то похож на адамово яблоко, но тут же решил, что он похож на человечка.

«Вот, только что нашла. Точь-в-точь как дед. Положите-ка уголек в урну».

Вот мерзость-то! Нет, огонек радости уже не зажжется в слепых глазах деда, он не выйдет встречать меня на скрип отворяемых ворот. Так странно было смотреть на эту женщину, звать ее бабушкой – я никогда не видел ее в черном.

Стоявшая рядом урна была забита костями – ноги, руки, череп…

Ни изгороди, ни навеса – только узкая, длинная яма. Вот и весь крематорий. От прогоревших дров исходил жар.

«Пойдемте-ка к могиле. А то здесь воняет. И стоим на припеке», – сказал я. Я боялся, что у меня закружится голова и снова хлынет носом кровь.

Я обернулся – ко мне приближался мужчина с урной в руках. Он часто бывал у нас дома.

Собранный из ямы пепел, циновка, на которой сидели вчера на корточках после возжигания благовоний, – никто их не тронул. Все так же вонзался в воздух бамбук с повешенными на него серебряными бумажками.

Когда взрослые прошлой ночью бодрствовали возле покойника, он преобразился в зеленое мерцание, слетел с крыши храма, промелькнул по покойницкой и исчез в небе над деревней, издавая ужасный запах. Так говорили люди по пути к могиле.

Наша семья хоронила своих усопших в некотором отдалении от деревенского кладбища. А кремировали деда в самом дальнем его углу.

И вот мы у семейных надгробий.

Все это мне уже порядком надоело. Мне хотелось броситься на землю и вдохнуть синего